Справа подхватили:
– А можно на тропические острова, чтобы тепло, апельсины, бананы, океан, птички всякие?
– Попугаи, – подхватил я и томно протянул: – Вы не были на Таи-ити?
По спине будто провели мокрым одеялом: от степи дунуло. Я завозился и тут же замер: справа меня с шуршанием накрыл кусок настоящего одеяла, теплого. И тут же другое одеяло накрыло слева – с головой.
Я проглотил едва не вылетевшее из горла «Э, чё творите-то», зажмурился и некоторое время висел в темной, но очень уютной тесноте. Спереди она была жаркой, сзади – согревающейся из прохлады, снизу – твердой и неровной, сверху – холодной, бесконечной и манящей, справа и слева – теплой и родной. Манящей вправо.
Можно было попробовать просунуть правую руку, приобнять там или просто потрогать, но это было неправильно и нарушало условия тесноты, которые никто никому не ставил, но которые все понимали и так. Как-то. Телом и душой. Теплом, которое поднимается, вытесняя холод сладкой дрожью.
Наверное, это и называется счастьем, вдруг остро понял я.
Я потер нос, в котором защекотало, и бодро сказал:
– Что там с углями, готовы? Картоху закладываем?
– Рано. Сгорит, – сказали слева, где все шибко умные и рассудительные.
Вот и ладушки. Шевелиться не хотелось вообще.
Жаль, язык у меня всегда готов шевелиться. Без согласования с остальным мной.
– Боимся, ребзя? – осведомился я вполголоса.
Справа фыркнули, а слева спросили:
– Сам-то как?
Я вытянул ноги к огню, пошевелил стремительно накаляющимися резиновыми носками полукед и сказал:
– А смысл? Лететь надо? Надо. Кто-то, кроме нас, сможет? Не сможет. Мы готовы? Готовы. Для нас все всё сделали? Ага. Так фигли тут выпендриваться? И фигли бояться?
– Страх – он же не спрашивает.
– А я не отвечаю.
– Лишь бы брякнуть чего, – одобрительно, кажется, сказали справа.
– Учись, мать, у дедушки, пока он жив.
Я зашипел, убирая скрючившиеся от жара ноги, и быстро, пока со всех сторон не принялись напоминать, что все тут старше меня, спросил то, о чем спрашивать вообще не собирался:
– Как вы думаете, нам Героев дадут?
– Размечтался, – фыркнули справа и тут же добавили почти без паузы: – А чего нет? Всем дают, а мы чем хуже?
– Возрастом, – с раздражающей, как обычно, рассудительностью напомнили слева. – И вообще, я не уверен, что в невоенное время пионеры-герои возможны.
– Если не уверен, меня спрашивай, – посоветовал я. – Фотку Брежнева в пионерском галстуке видел? В Артеке там и так далее. Ну и все. А он сколькижды Герой у нас был?
Справа хмыкнули, слева зашевелились, явно готовясь рассказать древний анекдот. Это надо было опережать:
– Да-да, помним-помним, «к Жукову не полечу, у него звезды порохом пахнут, а у тебя липой». У нас-то не липой будут.
– Если справимся, – почти беззвучно сказали справа.
– Ты что? – спросил я, развернувшись так, что слетели оба одеяла. – Ты заканчивай. Заболела? Не готова? Очко на минусе?
– Так с девочками нельзя разговаривать, – отрезала она.
Обиделась. Вот и хорошо.
– Ты не девочка, ты бортинженер! – рявкнул я. – Тебя взяли, тебе доверили, тебя обучили, от тебя все на свете зависит! Ты это помнишь?
Даже в кромешной тьме было понятно, что она уставилась на меня с ненавистью и, наверное, готова заплакать. На левое плечо легла ладонь – полегче, мол. Я ее сбросил. Какое тут легче, блин. Тут всей тяжестью и со всего размаху надо.
– Если сомневаешься, давай сейчас, пока не поздно, доложим, в двухместном режиме на старт пойдем, как и планировалось, Главный говорил…
– Кончай базар! – прошипела она. – В двухместном захотел. Фиг тебе, понял? Вы люк от сопла не отличите, теоретики, куда вас одних в космос отпускать?
– Вот именно, – подхватил я, успокаиваясь. – Тебя почему отобрали-то? Ты, смотри, вот сейчас спать ляжешь, и тебе во сне команду дадут, что делать, – ты сделаешь?
– Да ладно, – протянула она презрительно и явно через силу.
– Ну и все, – отрезал я, как-то сразу успокаиваясь. – Значит, и там сделаешь, и где угодно, сколько угодно раз. Это и называется – справилась.
– А если мы сделаем, а она все равно…
– Тихо! – рявкнули уже слева – так, что мы оба вздрогнули и пришли в себя.
