— Я проводил ее до самой двери, — вдохновенно продолжал он, ничего не слыша, — она мне говорит: «Ну, Володя, спасибо, — иду спать, сегодня я целый день на ногах». Я ее спрашиваю: «Ниночка, когда же мы увидимся?» А она улыбается: « когда? Да заходите с Сергеем в воскресенье в театр, после утреннего представления, — как раз мы с Дашей сговорились варить пельмени». Сережа, милый, пойдем, а?
Он был как безумный и ничего не понимал.
— Не знаю, не знаю, дорогой, ты видишь, что на столе делается? От Николая ничего?
Он молчал и улыбался.
— От Николая ничего? — повторил я.
— Да не спрашивал я, — досадливо сморщился он и вдруг закипел, — не понимаю я вас, ей-богу, что, грызете, грызете ей сердце, как крысы, — зачем? Она вас совсем не просит!
В это время мне из машинного бюро принесли материал и положили на стол.
Я встал.
— Ну, дорогой, — мне надо работать! Слушай, Володя, — я взял его двумя пальцами за бантик, — не трогай ты Нину, — это серьезно. Сейчас у вас такие отношения. Идет с тобой, болтает, смеется, вот даже позволила себя поцеловать. А начнешь вздыхать, да загадывать, да объясняться — так она и тебя видеть не захочет. — Он молчал. — И зн…
— Хорошо знаешь? — загадочно спросил Владимир.
— Представь себе, очень хорошо. Все твои догадки — чепуха! Понял, голубчик, на постном масле. Ну, иди, иди. Утром я Нине позвоню, поблагодарю за приглашение и передам все твои восторги.
Он встал…
— Но ты скажешь, что в воскресенье мы…
— Скажу, все скажу — иди!
О том, что случилось через три дня в воскресенье, Нина мне рассказывала так:
— В этот день я ждала вас с Владимиром, и поэтому мы с утра стали с Дашей делать пельмени, только что слепили первую сотню, часы бьют десять — ну, я схватилась, Пиньку за пазуху и бежать. Первые два акта кончились благополучно, а в седьмой картине у меня переодевание. (Замечу в скобках, это та картина, где Арбенин — Квазимодо — похищает Эсмеральду с эшафота.) Вы помните костюм? Это важно. Широкий белый балахон с рукавами в обтяжку, подпоясанный веревкой. Когда я после антракта зашла в уборную, платье уже лежит на плечиках на стуле, а на нем сидит . Я его сняла, погладила и посадила на подзеркальник, только что стала одеваться — он мне раз на плечо! Ну, тут я его даже слегка нахлопала. И только что я подошла к зеркалу, как мне позвонили из госпиталя насчет шефского концерта, стала я разговаривать и забыла про .
— ? Ой, Ниночка, кажется, я начинаю понимать. Ну, ну?
— Ну, тут пришел Владимир. Пошли мы с ним к козочке, покормили ее морковью — Володя специально принес — тут же мне инспектор группы передал роль на следующую пьесу прямо от машинистки. Только стал листать — зажигается красная лампочка — подготовиться; когда стали мне перед выходом накладывать цепи, я спрашиваю палача: «Васенька, а вы моего суслика не видели? Он тут нигде не бегает?» Вася говорит: «Нет, не бегает!» Хорошо, вышли на сцену. со скованными руками и зажженной свечой, за ней палач в полумаске и опять монахи, монахи. Вышли на сцену. Как я стала взбираться на помост, он и пискнул у меня в балахоне. Это, значит, он там, такая, в складках пригрелся и заснул, а его толкнули — он и зашевелился. Лезет в рукава, а рукава стянуты, лезет к вороту — и ворот закрыт, но вы представляете, как я себя чувствую! (Замечу в скобках — вполне представляю: я сам был когда-то в таком положении — это именно тот ужас, когда вдруг замечаешь перед собой зрительный зал — черную ямину, полную глаз, и все они ждут скандала, тогда сразу опускаются руки и голос дает петуха.) Я стою, смотрю вниз и думаю: вот-вот рухну. Палач шепчет: «Что с вами?» Я отвечаю: «
