Стало легко. Мы поняли, что уже находимся за пределами Марса. Судя по показаниям бортового хронометра, на взлет ушло около семи минут. Теперь, получив направление и скорость, «Центурион» направлялся к цели.
— Счастливого полета! Помните о… — голос Тагасимы был неожиданным, но закончить свою мысль директор станции не успел, так как связь прервалась — шаттл находился в "мертвой зоне".
— Включить внешний локатовизор! — приказал Андрей.
Тод молниеносно исполнил его. Три экрана вспыхнули, и мы увидели уменьшающийся в размерах красный шарик — Марс с каждой минутой удалялся все дальше и дальше. Нам стало тоскливо и тревожно. Ведь там, среди безбрежного моря песка остались наши товарищи. Почему-то из памяти всплыли выражения лиц друзей, с которыми они провожали меня в последние предстартовые часы. В них были отражены все человеческие чувства.
Но поскольку, первый этап был выполнен, то я спросил:
— Командир, можно покинуть кресло? Или мне до самой Земли сидеть пристегнутым?
— Хорошая мысль, — произнес Колько, поворачиваясь ко мне. Судя по его веселым глазам, он был доволен успешным взлетом. — Тебя за твою вечную и дурную привычку спорить стоит так наказать. Но я великодушен — можешь вылезать из берлоги!
В кабине царила невесомость. В первые полеты я давал себе волю побеситься в этом состоянии, но сейчас как-то ситуация не предрасполагала к этим прежним шалостям. Я только проследил, как плохо закрепленные вещи покинули свои места "постоянной прописки" и стали путешествовать по шаттлу. Видеокассета и записная книжка ручка не вызвали у меня никаких мыслей, а вот термос заставил приготовиться к смеху. Дело в том, что случайно включился самонагреватель, кофе вскипело, и под воздействием внутреннего давления жидкость выбила крышку, обрызгав весь пульт и попав на костюм командира. Тоду повезло меньше — у него обоженным оказался нос.
— Что за безобразие! — вскричал Колько, смотря то на меня, то на американца — он не знал, кого винить. Но поскольку жертвой оказался Тод, то виноватым стал я.
— Твои шуточки, Тимур?
Я обиделся:
— Да что вы, шеф! Такой чепухой занимается только Лэр (был у нас на станции один типчик, который все время пытался подшутить над товарищами, но его постигали неудачи, и он сам становился объектом насмешек). Я бы сморозил какую-нибудь более эффектную хохму, например, с нервно-паралитическим или веселящим газом. Или взорвал бы унитаз! Это было бы в моем стиле! Чисто и красиво!
Андрей хмуро посмотрел на меня и произнес:
— Если ты такой чистюля, то назначаю тебя вечным дежурным по санитарии на корабле! Итак! — провозгласил он. — Сегодня в камбузе будет поварствовать Тимур Каримов, об этом я сделаю специальную запись в бортовом журнале!
— Не стоило ради этого тратить чернила и бумагу, — проворчал я. — И тем более оставлять для истории свидетельство о моем труде на кухне!
— Не волнуйся, завтра тебя сменит Тод. Мы испробуем его кулинарное техасское искусство. Сейчас он может отдыхать. Я же все время буду дежурить в кабине управления. Вопросы есть?
— А мне можно сразу выйти в отпуск и не пыхтеть на кухне? — предложил я, поскольку возиться с продуктами мне не очень-то хотелось. Хотя на Марсе я прославился не столько как врач, сколько кулинар восточных блюд.
— Через месяц — можно, — согласился Андрей. — А теперь живо за дело!
Тода второй раз упрашивать не пришлось. Он молнией пролетел мимо меня и исчез в жилом отсеке. Через минуту оттуда раздался могучий храп. Я же ворча, последовал в камбуз. Сначала приготовил для себя две сосиски, слопал их, а потом начал готовить плов в герметичном специальном котле. Это было одно из самых любимых блюд колонистов Марса. А Андрей тем пачее любил его.
Если просмотреть бортовой журнал, то можно увидеть, что запись о 5 июле ничем не отличается от предыдущих. Обычные сообщения о текущих делах на шаттле, выполнении экипажем своих функциональных обязанностей. Только цифра постоянно уменьшается на определенное количество. 5 июля счетчик выбил 30 миллионов километров — это расстояние корабля до Земли.
Между тем, однообразие полета затемняют все кажущиеся прелести невесомости и возможный интерес к космическому пространству. Движение планет, звезд незаметно при черепашьей по Вселенским меркам скорости «Центуриона». У любого философа в данных обстоятельствах возникло бы сомнение в верности теории о бесконечном движении материи и процессе постоянного изменения. У меня, например, завтрак, ленч, обед, полдник и ужин — все слилось в одно понятие "принятие пищи". Время определяется не заходом-восходом Солнца, а движением стрелок обычного хронометра.
