Тод подошел к щитку, открыл его и вынул красный баллон, по форме напоминающий больше женский дезодорант, чем космический автоген.
— Заряда хватит? — с сомнением спросил Колько. Ему не приходилось работать с этим устройством, зато я имел знакомство: когда-то ремонтировал отсек станции, в который попал метеорит.
— На несколько сложных операций, — ответил Алленс. — На крайний случай здесь имеется еще шесть зарядов… Ты сам сможешь или мне разобраться со стеклом? — спросил он меня.
— Сам, сам, — проворчал я.
— Тогда держи, — и Тод кинул мне баллон.
Я ловко поймал и быстрым движением снял колпачок. Приставив сопло к иллюминатору, нажал на кнопку. Ярко-голубое пламя вырвалось из баллона и ударило в стекло. Прозрачная поверхность начала темнеть, краснея, а затем, шипя, стала плавиться и большими каплями стекать вниз.
Стараясь, чтобы горячее бронестекло не попало на меня, я баллоном провел круг. Тод и Андрей внимательно следили за моими действиями, иногда наставляя соответствующими словами, которые я не стану приводить в данном повествовании. Алленс критически высказался относительно круга, который я вырезал в иллюминаторе, мол, это больше параллелепипед. Нужно сказать, что стекло оказалось довольно термостойким и с трудом поддавалось полтора тысячной температуре.
Вскоре все было закончено. Я ногой вышиб кусок. Края еще дымились и, стараясь их не задеть, я осторожно вылез наружу. Моя нога вступила на корпус разбитого космоплана. Вслед за мной, вылезли командир и бортинженер.
То, что мы в Узбекистане, я убедился сразу, едва окинул окрестности. Она была мне знакома и здесь, если быть откровенным, ничего не изменилось за одиннадцать лет моего отсутствия на родине.
Нам, привыкшим к холоду и полутемному небу Марса, адаптироваться к земным условиям оказалось делом нелегким. Солнце в это время года палило нещадно, и если над городом смог спасал от жестких лучей, то здесь можно было свариться в собственном соку за полчаса.
Конечно, Тоду и Андрею после Марса подобная обстановка показалась раем, но через час первый энтузиазм и восторг у них прошел. Они потели как паровозы, и первые солнечные ожоги выступили на их обнаженных лицах и руках.
Вокруг нас простиралась безжизненная равнина. Редкими пучками торчали кустарники и полусухие деревья. Они больше напоминали волосинки на проплешине. От этой скучной картины становилось тоскливо на душе.
— У вас везде такая природа? — поморщившись, спросил Тод.
Я возмущенно взглянул на него:
— Нет, конечно. Ты еще не видел наши зеленые массивы. Эти земли просто предназначены для сельскохозяйственной деятельности и поэтому здесь не сажают деревья.
— Шаттлу конец, — подвел итог своих наблюдений Колько. ему было больно за свой корабль. Любой пилот понял бы его чувства.
Космоплан действительно развалился на куски, подобно взорванной консервной банке. Я еще раз поразился необъяснимому случаю, который позволил нам всем уцелеть в этой кошмарной авиакатастрофе. Представьте себе, крылья находились где-то далеко за небольшими холмами. Три мощных двигателя раскололись на части и были оторваны от основного корпуса. Сам корпус был похож на выпотрошенную рыбу.
— М-да, — протянул я. — Наш подвиг тянет на рекорды, отмеченные в книге Гиннеса.
Колько никак не мог оторваться от своего погибшего корабля. Тод тоже задумчиво рассматривал останки.
Я повернулся к ним спиной и зашагал к автобусной остановке. Она была повреждена, но не нашим падением, а, скорее всего взрывом гранаты — навес и площадка были изрешечены осколками. На сломанной скамейке толстым слоем лежала пыль. Это доказывало, что давно ничей зад не устраивался здесь. Табличка с информацией о движении автобусов была сорвана со столбика и валялась в углу площадки.
— Ждешь рейсового? — ехидно спросил меня Тод, подходя ко мне. Он тоже изучил автобусную остановку, и на его лице возникло выражение тревоги. Увиденное не внушало спокойствия.
— Это мне не нравиться, ой как не нравиться, — произнес он.
— Что именно? — подал голос Андрей.
— Безмолвие. Не вижу никакой жизни. Ведь даже в Сахаре ползают змеи и бегают жуки и вараны. А здесь даже насекомые не стрекочут!
