— Ба, да это миссис Ибрайт, — сказал Фейруэй. — Миссис Ибрайт, всего десять минут назад тут один человек спрашивал, как к вам проехать. Охряник.
— Что ему нужно? — спросила она.
— Не сказал.
— Продать, вероятно, что-нибудь хочет. Только что — не могу себе представить.
— А мы тут порадовались за вас, мэм, — сказал торфяник Сэмгоэл. Слыхать, ваш сын Клайм на рождество приезжает? Вот он страх как любил костры разжигать!
— Да, кажется, приедет, — сказала она.
— Красивый небось парень теперь стал, — заметил Фейруэй.
— Он теперь взрослый мужчина, — спокойно ответила она.
— И не боязно вам, миссис, одной по пустоши ходить? — проговорил, выдвигаясь вперед, Христиан; до сих пор он держался поодаль. — Смотрите, не заблудитесь! Нехорошо ночью на Эгдоне, а сегодня еще и ветер как-то по-особому воет, ровно живой… Даже кто Эгдон хорошо знает, и то, бывало, вражья сила невесть куда заведет!
— Это ты, Христиан? — сказала миссис Ибрайт. — Что это ты вздумал от меня прятаться?
— Да я сразу-то вас не признал — темно, ну и оробел малость. Я же отроду этакий горюн — все чего-то худого жду, все беспокоюсь… Кабы знали вы, какая меня иной раз тоска берет, так подивились бы, что я до сих пор еще руки на себя не наложил.
— Ты, значит, не в отца пошел, — сказала миссис Ибрайт, поглядывая в сторону костра, где дедушка Кентл все еще выплясывал в одиночку среди искр.
— Эй, дед! — сказал Тимоти Фейруэй. — Не срами ты нас! Этакий старец почтенный — на восьмой десяток уже перевалило, а скачешь один, как маленький!
— Блажной старик, — удрученно сказал Христиан. — Все бы ему озоровать! Я б с ним, непутевым, и недели одной не прожил, было б только куда уйти!..
— Ты бы, дедушка, должен гостью нашу встретить, поприветствовать, как положено, ты же здесь всех старше, — укорила и метельщица Олли Дауден. Этак бы куда пристойней!
— А и верно, конечно бы, должен, — покаянно вскричал дряхлый весельчак, останавливаясь. — Памяти у меня совсем нет, миссис Ибрайт, забываю, как все они на меня смотрят. Думаете, у меня веселье одно на уме? Э, нет, не всегда. Это тоже бремя не малое, когда все тебя вроде как за начальника почитают, я же чувствую.
— Мне очень жаль прерывать нашу беседу, — сказала миссис Ибрайт, — но я должна вас покинуть. Я шла через пустошь к своей племяннице, они с мужем хотели сегодня вернуться, но услыхала голос Олли и поднялась сюда спросить, не собирается ли она домой. Тогда мы могли бы пойти вместе, нам по дороге.
— Да, да, мэм, я как раз хотела идти, — с готовностью откликнулась Олли.
— Так вы, наверно, встретите этого охряника, про которого я говорил, сказал Фейруэй. — Он только пошел за своим фургоном. И мы слыхали, что ваша племянница с мужем, как поженятся, так сейчас и вернутся, и тоже вскорости пойдем туда спеть им песню на счастье.
— Очень вам благодарна, — сказала миссис Ибрайт.
— Но мы пойдем напрямик, через заросли, а вам в длинном платье нельзя, так вы уж нас не ждите.
— Хорошо. Ты готова, Олли?
— Да, мэм. А вон, глядите, и окошечко светится. Это у вашей племянницы. Вот так пойдем на огонек и с дороги не собьемся.
Она указала на тусклое пятнышко света в низине, на которое еще раньше указывал Фейруэй, и обе женщины стали спускаться с кургана.
Остановка на большой дороге
Вниз, вниз и опять вниз спускались они, с каждым шагом продвигаясь не столько вперед, сколько все ниже и ниже. Колючки дрока с шумом цеплялись за их юбки, папоротники задевали за шею, так как, хотя мертвые и усохшие, они все еще стояли выпрямившись, словно живые, — зимняя непогода еще не успела сломать их и прибить к земле. Многие, пожалуй, сочли бы, что неблагоразумно двум женщинам одним совершать этот ночной спуск в преисподнюю, но для Олли и миссис Ибрайт глухие тропы и лохматые заросли Эгдона были во все времена года привычным окружением; а что сейчас было темно, так ведь лицо друга и в темноте не внушает страха.
— Стало быть, Томазип вышла за него наконец, — сказала Олли, когда спуск стал менее крут и не приходилось уже думать о каждом шаге.
— Да, — медленно проговорила миссис Ибрайт. — Наконец.
