Да, эта папка действительно бедная. Я мысленно представляю себе ее путь. Когда-то, в начале войны, она вместе с бойцами попала в окружение. Ее пытались сжечь, но не смогли, остался лишь след огня — потемневший, зазубренный край. Затем она побывала в лапах у немецких штабистов, и те корпели над ней, пытаясь выудить какие-нибудь важные сведения. Но ничего интересного не нашли и швырнули в сейф, где она провалялась в темноте всю войну, пока до нее снова не добрались наши. И вот она пылится на полках, никому не нужная и забытая… Даже я готов был ругать ее! Мир праху твоему, папка, за твои невольные заслуги!
Распрощавшись с архивом и приехав в Москву, я решил обратиться в Комитет ветеранов войны. Может быть, там есть какая-нибудь картотека? Или информационный бюллетень, где можно поместить объявление о поисках?..
…Подхожу к уютному красивому особняку пушкинских времен. Мне знаком этот дом, я несколько раз бывал в нем на различных собраниях и заседаниях.
Захожу в здание и спрашиваю у пожилого мужчины с темными кругами у глаз и резкими, суровыми складками на чисто выбритых щеках. Это боевой, заслуженный человек, бывший узник Бухенвальда.
— Вряд ли мы вам чем-то поможем, — прямо говорит он. — Своей газеты у нас пока нет, информационного бюллетеня тоже. Повесьте ваше объявление здесь, — он кивает на висящую в вестибюле доску. — Вдруг кто-то прочтет, отзовется. А еще лучше пройдите в наш филиал, на улицу Кирова. Там как раз сейчас собрание бывших партизан. Они люди бывалые, возможно, что-то подскажут. И вообще обращайтесь к живым участникам войны, это самый верный путь.
И вот я на улице Кирова, в филиале комитета. Бывшие партизаны толпятся в накуренном зале, в коридорах, шумят. Один детина ростом под потолок громко возмущается, что до сих пор не принесли обещанных билетов на торжественное заседание в Колонный зал Дома союзов, Другой подшучивает: «Не попадем — не беда, начальство опять культпоход в кино устроит». — «Я что — пионер? — взрывается детина. — За тыщу верст ехал фильм смотреть!» Все смеются.
Заметив освободившийся стул, взбираюсь на него и обращаюсь к партизанам с моей просьбой. Люди умолкают, внимательно слушают. Слушают и молчат. Я слезаю со стула.
«И здесь не повезло!» — думаю я, направляясь к дверям. Кто-то трогает меня за плечо. Оборачиваюсь. Передо мной рослая женщина с круглым загорелым лицом и проседью в волосах.
— Я была в Перемышле, — и, чуть смущаясь моей радости, добавляет: — Только во время войны немного, всего один день…
Но и это для меня находка! Крепко жму ее руку, смотрю, куда бы нам сесть. Находим в полутемном коридоре укромный уголок, и беседа начинается.
Женщину зовут Варвара Артемовна Грисенко. Она из Днепропетровска — там родилась и теперь после долгих странствий по белу свету снова живет на прежнем месте.
— Словно и жизни не было, — слышу я ее ровный, спокойный голос и вижу белую полоску мелькнувших в улыбке зубов. — А помотало меня дай бог! И партизанила и в гестапо сидела… Есть что вспомнить на старости лет.
— Ну, какая же вы старуха! — искренне говорю я. — Вам от силы сорок.
— Нет, уже пятьдесят. А тогда, в Перемышле, я совсем девчонкой выглядывала… — Она вздыхает. — Хорошее было время, другого такого не знаю.
Женщина спохватывается:
— Но ведь вам про оборону нужно, а я про свое…
— Ничего, ничего, — успокаиваю я. — Давайте все по порядку.
Чувствую, что ей очень хочется рассказать не только о войне, но и еще о чем-то, для нее дорогом и неповторимом. И она рассказывает.
…Приехала она в Перемышль летом 1940 года. По вербовке, как вольнонаемная, в одну из военно-строительных организаций. Почему именно в Перемышль, она сейчас не помнит. Да и тогда, наверное, не знала точно. Просто тянуло по молодости в дальние края. А тут еще говорили, что в Западной Украине, которую недавно, год назад, освободили от панов, жизнь какая-то особенная, чудная, вот и поехала посмотреть.
И правда, попала она словно в другой мир. Городок старинный, чистенький, улицы узенькие, вымощенные каменными плитками, а дома высокие, под черепицей и темные, как в сказке. Почти на каждой улице церковь или монастырь. Начнут в колокола звонить, хоть уши затыкай. И попов в городе было много. А еще больше военных…
