На улице ждал БМВ черного цвета с известным Филимону Сергеевичу номером. Оттуда выскочил водила – лупоглазый, с сочными, яркими губами. Угодливо распахнул заднюю дверцу.
– Карета подана, босс.
Филимон Сергеевич уселся, его слегка подташнивало. Бросил взгляд на тюрьму. Не видел, но чувствовал, как оттуда – из окон, из тайных щелей – со злобой пялились на него около сотни ментов. Ущербный, убогий народец.
– Куда прикажете, босс? – обернулся с переднего сиденья улыбчивый водила.
– Пока на Манеж, – буркнул Магомай. – Там видно будет.
ТРЕТЬЕ ТЫСЯЧЕЛЕТИЕ.
ЖИЗНЕОПИСАНИЕ СТРАННИКА
Сквозь вязкий, глинообразный мрак я кое-как выкарабкался на поверхность. Во мне царило ощущение глубокой ночи, чему противоречил солнечный луч, пробившийся в шторку. На самоидентификацию ушла, казалось, целая вечность, после чего наконец я осознал, кто я такой и где нахожусь. Я лежал в собственной кровати полураздетый – в брюках и расстегнутой рубашке, но без ботинок и без пиджака. Как добрался домой, не помнил, но последний стакан (который по счету?) точно выпил с Федей Каплуном в питейном заведении «Нирвана», неподалеку от станции «Павелецкая». Интересно, Федор живой или нет? Пил он со мной наравне, но встретились мы около семи вечера, а сколько он принял до этого – неизвестно. Перед тем как выпасть в осадок, мы, кажется, собирались склеить двух бабочек у стойки, на тот момент это представлялось единственным и верным решением все жизненных проблем. Возможно, и склеили. Разве теперь узнаешь.
По всей видимости, было воскресенье, значит, спешить никуда не нужно, да и куда я мог спешить в таком состоянии. Следом за обрывками вчерашних воспоминаний в голове укрепились две ясные мысли: надо чего-нибудь выпить и сходить в туалет. Иначе – каюк. Но легче подумать, чем сделать. Чересчур резво перевернувшись на бок (иногда я оставлял возле кровати аварийную дозу спиртного), почувствовал, как в башке что-то скрипнуло и перед глазами вспыхнули два желтых столба. Когда зрение прояснилось, увидел, что надежды нет. На тумбочке пепельница с окурками – и больше ничего. То же самое и на полу, только там вместо пепельницы почему-то один ботинок. А где же второй?
От отчаяния чуть не закурил, но вовремя спохватился. Глоток дыма мог произвести на сжавшиеся сосуды разрушительное воздействие. Сколько-то пролежал в прострации, собираясь с силами, чтобы начать движение в туалет, как вдруг явилась спасительная мысль: а ведь не все потеряно. Во-первых, в ванной на полке стоял почти полный флакон одеколона «Гигиенический», во-вторых, в холодильнике между пакетом с цветной капустой и брусникой покоилась недопитая (на треть!) бутылка золотистого хереса, которую я увидел так же ясно, как будто потрогал рукой. Конечно, если я вернулся домой один – это одно, а если Каплун провожал – совсем другое. У него отвратительная привычка: уходя подчищать за собой пространство, подобно орде. Если вечером Каплун побывал в квартире, скорее всего от моих запасов не осталось и следа.
Телефонный звонок застал меня между кухней и туалетом, но мне в голову не пришло снять трубку. Никакие сигналы из внешнего мира меня сейчас не касались. Да и кто мог звонить в воскресенье утром, если не тот же Каплун с каким-нибудь бредовым предложением. Ничего, подождет. Раз живой, то наша встреча все равно неизбежна: он жил в соседнем доме.
Херес оказался на месте, и я выпил его не отходя от холодильника, не почувствовав ни вкуса, ни запаха. Потом уселся за стол и, сунув в рот сигарету, но не прикуривая, стал ждать облегчения. Пустой номер. Все тот же мрак – и мохнатая лапа, мягко сдавившая сердце. Открывался выбор: перебороть слабость и доковылять до ближайшего ларька – либо одеколон «Гигиенический». Варианты, как сказал бы Иосиф Виссарионович, оба хуже.
Суровое размышление прервал вторичный звонок, и на сей раз я рефлекторно снял трубку. Звонила Света, и это не сулило ничего хорошего. Последний раз она звонила, кажется, в начале лета и сообщила, что у Вишенки грипп, поэтому наше (мое с Вишенкой) свидание откладывается. Обычно звонил я сам. За те три года, что мы жили врозь, ее звонки можно пересчитать по пальцам, но ни один не принес мне радости, так что сожалеть не о чем.
