Дверь распахнулась мгновенно и беззвучно, словно сама собой. За ней открывался огромный зал, из окон в широких нефах по обе стороны струился свет. Своды поддерживали два ряда колонн черного мрамора с капителями, украшенными причудливыми резными изображениями животных и растений. Высоко вверху поблескивал позолотой и самоцветами потолок. Здесь не было места ни занавесям, ни гобеленам, ни резному дереву — только холодный камень. Пиппин с трепетом взирал на застывшие между колоннами величественные изваяния давно усопших королей, которые напоминали ему каменных стражей Аргоната. В дальнем конце зала на ступенчатом возвышении стоял высокий трон под навесом в виде увенчанного короной шлема. За ним, на стене, поблескивало выложенное драгоценными каменьями изображение цветущего дерева. Трон был пуст. У его подножия, в установленном на широкой ступени простом, без резьбы, черном каменном кресле сидел старик и держал в руке белый жезл с золотым навершием. Он рассматривал что-то у себя на коленях и не поднял глаз на вошедших.
Гэндальф и Пиппин приблизились и остановились в трех шагах от кресла.
— Приветствую Дэнетора, сына Эктелиона, правителя и наместника Минас-Тирита, — торжественно произнес маг. — В сей мрачный час я явился к тебе с вестями и советом.
Старец поднял наконец взгляд, и Пиппин увидел словно вырезанное из кости лицо. Длинный, с горбинкой нос и темные, глубоко посаженные глаза напомнили ему не столько Боромира, сколько Арагорна.
— Час воистину мрачен, — отозвался Дэнетор. — Но именно в такие времена мы привыкли видеть Митрандира. Знамения предвещают Гондору скорую погибель. Горько думать о грядущих утратах, но свою главную утрату я уже понес. Мне доложили, что ты приведешь с собой того, кто видел гибель моего сына. Это он?
— Он, — ответил Гэндальф. — Их было двое. Другой сейчас у Тейодена Роханского и, возможно, явится позднее. Оба хафлинги, но ни один из них не тот, о котором говорило пророчество.
— Хафлинги, — угрюмо промолвил старик. — Полуростки… Вовек бы не слышать мне этого слова! Оно внесло смятение в наши умы и увлекло Боромира в это безумное путешествие, навстречу безвременному концу. Боромир, мой Боромир, как же нужен ты нам сейчас! Нет чтобы пойти Фарамиру…
— Фарамир вызывался и пошел бы с радостью, — возразил Гэндальф. — Даже в горе не забывай о справедливости. Боромир сам избрал свой жребий и не уступил бы его никому. Он был сильным человеком, всегда добивался желаемого и не терпел соперников на стезе чести. Я проделал с ним долгий путь и успел понять, каков его нрав. Но ты уже знаешь о его смерти — откуда? Ты получил донесение?
— Я получил вот это! — Дэнетор отложил жезл и поднял с колен две половины большого, оправленного в серебро рога.
— Рог Боромира! — воскликнул Пиппин.
— Верно, — печально кивнул Дэнетор. — А раньше им владел я, а еще раньше каждый старший в нашем роду: так повелось с незапамятных времен, когда еще при королях Ворондил отец Мардила охотился на диких быков в степях Руна. Я слышал зов этого рога: его слабый зов донесся с севера тридцать дней назад, а потом Река принесла его ко мне разрубленным. Никто больше не протрубит в него! — повисло тяжелое молчание. Неожиданно Дэнетор пристально поглядел на Пиппина. — Что скажешь об этом, хафлинг?
— Тридцать дней… да, — сбивчиво заговорил Пиппин. — Пожалуй, так оно и есть. Я стоял рядом с ним, когда он протрубил в рог. Но помощь не пришла, одни только орки…
— Значит, — Дэнетор сверлил Пиппина взглядом, — ты был рядом? Рассказывай, рассказывай все! Почему не пришла помощь? И как вышло, что ты спасся, а он, могучий воитель, пал, хотя против него были только орки?
Пиппин покраснел и, задетый за живое, забыл о своем страхе.
— И самого могучего воителя может сразить одна стрела, а Боромира пронзило великое множество. Когда я видел его в последний раз, он рухнул у дерева и пытался вырвать из груди одну из стрел — с черным оперением. Больше мне рассказать нечего: меня оглушили и захватили в плен. Он погиб, спасая нас, меня и моего родича Мериадока, и живой ли, мертвый ли — всегда будет мне дорог.
