Он что-то спутал? Он жил по законам своего времени, в той части Земли, где родился. Должен ли он был понять еще тогда, что правы другие?
Когда его пустят на Землю? И он снова увидел пляжи — не пляжи далекой планеты, а пляжи в Акапулько с обнаженными людьми.
— У вас есть какое-нибудь сердечное лекарство? — спросил он.
У него в руках был лист бумаги с несколькими именами. Около каждого стоял крестик. Когда-то перед именами мертвых также ставили кресты — знаки надежды на то, что существует что-то по ту сторону креста. Сейчас такими знаками только зачеркивали.
Целых тридцать лет он думал об этих людях. Потом наступила минута, когда стало неизвестно, думать ли о них как о живых или как о мертвых. Он продолжал думать о них как о живых. Но чувствовал страшную неуверенность.
Теперь уже он не мог думать о них как о живых.
Раньше, живя на Земле, он разделял страны и города на светлые и темные. Там, где не было близкого человека, город утопал в темноте, хотя в нем и жили миллионы людей. Но лица их всех представлялись темными. А близкий ему человек словно держал в руке свечу, освещавшую его лицо. И по городу бродил светлячок.
Сейчас вся Земля, к которой он стремился, тонула во тьме.
Он сидел на кровати понурившись, положив локти на колени, и всем своим существом чувствовал, как ему казалось, притяжение Земли. Но это было искусственное притяжение: не Земли, а межпланетной станции, и все-таки это было притяжение. Долгие годы мечтал он о нем. А сейчас оно его угнетало. Находясь в состоянии невесомости и плавая по кабине, он всегда испытывал непреодолимое стремление дотронуться до чего-либо. Такое стремление он испытывал и сейчас, хотя ступни его опирались о пол, бедра — о кровать, локти — о колени.
Он сидел, забывая основной закон астронавтов — не расслабляться. Когда-то монахи гнали от себя дьяволов, а астронавты должны были гнать любую мысль о слабости, неверии, поражении. Он забывал контрольное зеркало, заклинания, которые вызывали на его лице прежнее выражение: «Я силен, бодр, я буду победителем!» Ни сильным, ни бодрым он себя не чувствовал и знал, что потерпел поражение.
Он переводил взгляд с одного предмета на другой. Вещи, которые говорят о новом мире. Удивительно красивые, удобные, в каждой воплощено много мыслей и чувств. Но он знал, что они созданы на заводе, а ему хотелось дотронуться до земли, листьев, корней.
У него не было сил даже говорить с собой, как это он делал долгие годы после смерти своего второго друга. Только сидел и держал лист бумаги с именами мертвых, количеством лет, в которые он не жил.
Над дверью что-то зажглось, послышался женский голос. Кто-то хотел войти.
Вошла женщина. Впервые после своего возвращения он видел женщину.
Он поднялся. Мир, который создавал таких женщин, наверно, был чудесным и добрым миром.
Она приблизилась, протянула ему руку. И стала еще больше походить на мечту, потому что он не мог к ней прикоснуться.
— Добро пожаловать, — сказала она. — Я имею право дотрагиваться до вас. Я врач.
Она имела право дотрагиваться до него. Она стояла на расстоянии шага. И он заглянул в ее глаза. Впервые он смотрелся не в контрольное зеркало. Чужие глаза не отражали его облик таким, каким он видел его сам, в них был другой образ.
Перед ней был не усталый, побежденный звездный путник, то был человек, который тридцать лет всегда брился в тот час, когда на Земле восходит солнце. Товарищ двоих умерших, плакавший дважды за тридцать лет.
Лицо, которое она видела, было лицом одного из тех людей, фотографии которых висят в комнатах молодежи.
И она показала ему снимки. В руках она держала что-то похожее на прежние газеты, и с каждой страницы на него смотрело его лицо.
— Земля поздравляет вас, — говорила она, — миллиарды людей хотят вас видеть. Ученые думают о том, как безопаснее вам с ними встретиться.
Он протянул руки. Она подала ему его фотографии, но он схватил ее за руку. Он не знал, уже тогда ли он стоял с закрытыми глазами или закрыл их после того, как прижал ее руку ко лбу. Это было прекраснее всего, о чем он мечтал, и Земля превратилась для него из темной планеты в звезду.
