Самуил резко встал с кровати и подошёл к столу, на котором лежал портсигар. Одним движением открыть его и достать сигару, вытянуть руку, рассматривая продолговатый предмет. Его отец курил такие же. Всё же во всём, что касалось сферы удовольствий, у Мокану был отличный вкус. Интересно, а как бы он отреагировал, узнав, что сын приобрёл эту вредную привычку? Самуил мысленно усмехнулся, уверенный в том, что никак. Даже если бы курение и наносило вред таким, как он. Мать поняла, но не подала виду, что знает об этом. Его мама. Такая чуткая и деликатная во всём, что касалось детей. Особенно Самуила.
Поднёс зажигалку к сигаре и чиркнул, глядя, как вспыхнуло тонкое пламя. На фоне падающих за стеклом крупных белых градин. Кусочки льда в его душе, которые таяли при мысли о ней. О единственной женщине, достойной его любви. Сэм не брал в расчёт сестру. Он её не просто любил, он был ответственен за неё перед родителями и перед всем остальным миром, как и за брата. Был ответственен, просто потому что родился первым. Просто потому что знал: скорее, умрёт, чем позволит кому бы то ни было причинить вред его Ками.
Марианна же стала его испытанием, которое он провалил. Потому что не смог оградить от тех страданий, которые испытывала она. И каждый раз источник был один. Тот единственный источник, который Сэм не мог убить. Проклятье, иногда он ненавидел себя именно за это! За то, что не может его ликвидировать физически, не может убрать из их с матерью жизни. И не только потому что она не захочет, но и потому что он не хотел сам. Он понял это, когда решил, что отец умер. Решил, что его убили. Поверил доказательствам ищеек, поверил той печали в глазах Влада и Изгоя. Поверил слезам Кристины и крепко стиснутым челюстям Габриэля, стоявшего возле камина в гостиной, когда мать в очередной раз выгоняла их из своего дома, хриплым шёпотом доказывая, что Ник жив.
До сих пор, когда Сэм закрывал глаза, он видел хрупкую, дрожавшую от боли женщину, с прямой спиной и дерзким вызовом в глазах, противостоявшую всем нам, кто в очередной раз не верил в отца.
Сэм хрипло засмеялся, поднося сигару к губам и затягиваясь. Всё же даже его поражала эта связь между родителями. Поражала и даже в какой-то мере пугала.
Вспомнилось, как он вскочил вверх по лестнице, впервые за много лет неспособный стать поддержкой матери. Как влетел в свою комнату и со злости скинул все фотографии отца с комода. Схватил последнее совместное фото в черной рамке и, стоя на коленях, пересохшими от волнения губами умолял, чтобы эта новость оказалась ложью.
«Я прощаю тебя… слышишь? Прощаю, Мокану. Только вернись. отец, пусть они ошибаются… Вернись к нам. Я не готов. Мы не готовы. Я прощаю тебя».
Он тогда плакал. Впервые за многие годы. Плакал, словно маленький ребенок. Потому что именно тогда столкнулся с неизбежностью. Осознал, что больше не увидит отца, больше никогда не услышит его голоса, не ощутит его боль от той холодности, которая сквозила между ними в последнее время.
А ведь он упивался ею. Ему нравилось тушить вечный огонь в глазах отца, вернувшегося после пяти лет отсутствия, своим холодом, замораживать его, наблюдая, как блекнет синева во взгляде, сменяясь чувством вины. Да, между ними прочно поселилось именно это чувство. Всё же за пять лет мальчики не просто учатся жить без мужчины в доме, но и сами становятся мужчинами. И Ник молча принимал это отчуждение сына, делая попытки поговорить с ним, объясниться… пока не понял, что Сэми не хочет ни объяснений, ни разговоров… ни отца рядом с собой.
Самуил снова рухнул спиной на кровать, раскинув в стороны руки, перекатывая между длинными пальцами правой ладони сигару.
Ещё один вечер воспоминаний. Редкий вечер, когда он оставался один на один со своей памятью. Сэм не смог сдержать злорадной мысли: его отец сейчас бы душу продал Дьяволу за один час подобного свидания. А вот ему после таких рандеву всё чаще хотелось повеситься.
* * *
Шесть лет назад.
Мать не теряла надежду. Она продолжала искать Ника, пускала в ход связи в Чехии, Болгарии, других европейских странах, обеих Америках. Сама лично ездила в Асфентус разговаривать с Рино и всё шире улыбалась папарацци, скрывая за этой ослепительной улыбкой свою боль.
