— До пятнадцати… — Тим вовремя сообразил, что год на Тариоке в два раза дольше, чем на Земле, а старели и взрослели шемин-мингрели примерно с той же скоростью. Вроде бы и помнил об этом, но как-то не прилагал к повседневной жизни.
Тут его осенило внезапной мыслью. — Таня, а сколько тебе лет?
— Двадцать, — ответила она. — Получается, я немножко старше тебя, да?
— Ну, мне как раз только пятнадцать, — нервно хмыкнул Тим, — Могли и билет не продать, неловко бы вышло.
Он хотел было спросить, какого черта, если ей уже сорок, она работает в посольстве секретаршей и живет с теткой, но вовремя прикусил язык. Может быть, ей нравится такая работа. Может быть, жить с теткой у шемин-мингрелей нормально… да, кажется, коммунальное жилье у них не считается плохими условиями, он что-то такое читал.
— На инопланетян эти нормы не распространяются, — успокоила его Таня. — К тому же, вас этот водопад все равно бы вряд ли заинтересовал. Ты же сам сказал: «сумасбродство».
Тем временем те двое, неловко отталкиваясь ногами, перевалились через край — и черными точками понеслись, постепенно набирая ход, вниз по ледяному потоку.
— Это как смерть или как битва, — проговорила Таня медленно, неотрывно глядя на эти черные точки. — Лед медленно скользит мимо. Кажется, что еще можно что-то изменить, уцепиться за берег, но уже нельзя. События вышли из-под твоего контроля. Потом он начинает нестись все быстрее и быстрее, ты сжимаешь зубы и собираешь волю в клубок, только чтобы выстоять… Может ли быть чувство лучше? И если бы нас ждала в конце страховочная сетка, разве это чувство было бы столь острым?
Она с иронией поглядела на потерявшего дар речи Тима.
— Обряд посвящения салафодиаков не кажется нам таким ужасным, как он, видимо, кажется тебе. И наше общество не лишено тяге к риску, к преодолению, к опасности, к непослушанию. Мы тоже любим истории о приключениях, драках и хитроумных обманщиках.
— Тогда почему же люди оказались отверженными? — тихо спросил Тим.
— Потому что мы вас боимся, — проговорила Таня. — Ты как-то сказал мне, что наши общественные нормы — ваш идеал. Но и вы… вы вызываете у нас не только отвращение своей жестокостью, своим пренебрежением друг к другу, но и настоящую зависть. Вы по-настоящему живете риском, а мы только иногда позволяем себе. Мы бы хотели… перенять кое-что у вас, изучить вас, сделать понятнее… Научиться чему-то у вас, как мы, галактические расы, учимся друг у друга, научить вас чему-то. Но мы не знаем, с какой стороны к этому подойти.
— Приручить нас, — усмехнулся Тим. — Фишка в том, как говорили у нас в школе, что людей не надо приручать.
— А что надо?
— Принять нас в стаю. Или, — Тим фыркнул, — у вас не стая, хотя и не стадо тоже. У вас, скорее, что-то типа косяка.
Таня приподняла брови — удивление и иронию шемин-мингрели выражали точно так же, как люди.
— Какая богатая биологическая лексика!
А Тиму вдруг стало легко. Он схватил Таню за руку.
— Как насчет скатиться вниз с этой горочки? — спросил он. — У меня есть деньги на прокат ледянок.
— Они выдаются бесплатно, но… — она нахмурилась. — Ты же только что не хотел рисковать!
— А теперь перехотел. И это не риск. Я отлично тренирован. Спорим, среди сорохов, да еще армейцев, процент летальных повреждений был бы меньше единицы? Мы возьмем длинную ледянку, наверняка есть же такие, для двоих, для троих?
— Есть, конечно, и я точно знаю, что вы, сорохи, куда крепче нас даже без специальной тренировки, — Таня пожала его руку в ответ. — Но я…
— Или ты не дочь своего народа? — хмыкнул Тим.
— А, пусть! — Таня тряхнула головой. — Только надо Джека отвести на станцию.
— Нет, Джек поедет тоже. Чем он хуже!
И был ледяной склон, который медленно-медленно ускользает мимо тебя, и кажется, что ты еще можешь что-то изменить, выбраться с неуклюжей пластиковой доски, но это только иллюзия; и вот ты ускоряешься, и на миг весь мир перед тобой в ярком блеске зимнего солнца, а потом все ухает вниз, и свист ветра, и холодный, резкий ветер в лицо, и ничего не видно и не слышно, кроме собственного вопля и заливистого вопля Джека.
