Она прикуривает тонкую сигарету с ментолом, ее руки чуть дрожат.
— Хочешь?
— Нет, спасибо, у меня свои.
Анна продолжает после затяжки:
— Когда я была маленькой, мне нравились лебеди, я видела их на прудах в Садах Маргариты, мы гуляем там с моим отцом… Он говорил, что лебеди находят пару навсегда, на всю жизнь.
Я отдаю себе отчет, что это дурацкий вопрос, но…
— Почему ты это сделала?
— Не могла больше выносить его увертки. Никто не удирает вечно, даже тигр. Записала? Это реплика Роберта Митчима из «Большого сафари».
— Как поживает твой муж? — я гляжу на Анну в упор.
Пациентка встряхивает головой:
— За все нужно платить, и я потеряла дочь. Нет, мой муж не виноват. Я заболела, все закончилось, и ничего уже нельзя исправить.
— Он тебя спровоцировал?
— К счастью, не все женщины, которым изменяют, так реагируют.
Сеньора Конти несколько секунд буравит меня свинцовым взглядом.
— Я хотела писать стихи. Много писала в молодости. Мать говорила, что все поэтессы рано или поздно попадают в сумасшедший дом. Ну… Она была права… Но я все еще пишу. Мне нравится иметь свое мнение… — Знаешь, что такое горе?
Анна не дает мне ответить.
— Я до сих пор чувствую запах бензина, прямо здесь, — она стукает пальцем по кончику носа, — и не могу жить спокойно.
— Почему верные женщины влюбляются в мужчин, которые…
Конти встает, давая понять, что интервью окончено:
— О, я не изучала психологию. Я любила отца и у меня никогда не было с ним проблем…
В однокомнатной квартире Эмилио нет ни одного предмета обстановки, который он не сделал бы собственными руками: книжные полки, диван-кровать, этажерки на кухне и в ванной. На столе из орехового дерева — «Эппл» и принтер. На сером паласе — диски, книги, журналы о пневматических ружьях, футболки. А в углу, прислоненная к постеру «PIL», его потрепанная, цвета горелого дерева, бас-гитара фирмы «Фендер».
Мы уже все съели и ждем, пока остынет кофе. За ужином я коротко пересказала встречу с пациенткой Мартины.
— Ты собираешь материал для новой книги, — догадался Эмилио.
— Знаешь, не хочу снова вляпываться в старые ошибки…
— Ах, автобиография… — иронизирует он.
Ставлю сахарницу у дивана.
— Как прошли выходные?
Это намек: «Как все прошло с Агатой?»
Эмилио выпрямляется:
— Она хочет переехать сюда, чтобы чаще видеться. Бессмысленно, потому что я сам хочу сменить город.
— Почему? — спрашиваю я.
— Слишком много воспоминаний.
Молчим.
— А мне нравится, — говорю я, — думать об этом иногда.
— О чем?
— Жить другой жизнью… В другой стране…
— Агата объехала с рейверами почти всю Европу, вокруг лесов, спящих вулканов… Ночевала в палатке, а днем знакомилась с целой кучей народу.
— Хиппи?
Эмилио запалил сигарету:
— Думай, что хочешь, но когда мечтаешь изменить что-то в жизни, чужие запросы на это не влияют.
— Хочешь поступить так же? Взять рюкзак и стать профессиональным бродягой?
— В Индии можно прожить на три тысячи лир в день.
Хмурюсь:
— Бывали случаи, когда я тоже хотела бы быть официанткой в баре в какой-нибудь дыре в заднице мира, подальше от этого места, где все меня спрашивают, как продаются «Минорные аккорды»…
Эмилио вытягивается рядом на паласе.
— А если мы вместе на пару дней отправимся в Тоскану поработать на фермах, я и ты, без телефонов?
— Не обещай, чего не сможешь выполнить…
— Ты права.
— Так что с Агатой? — интересуюсь я.
Эмилио садится на палас, скрестив ноги по-турецки.
— С Агатой что?
— Не знаю… Секс.
— Мы им не занимались.
— Но…
Внезапно он спрашивает:
— Ты на самом деле любишь Саверио?
Целоваться, трогать, облизывать, глотать. Вкусы. Запахи. Все вместе — любовь…
— Видимо, да.
— Несмотря на то, что он козел?
— Мы не были бы собой, если бы могли решать, в кого влюбляемся.
— Да? А кому еще решать? Я был рядом, в твоей жизни, Габри, но я не был ее частью.
— Не так легко стать частью моей жизни.
Он выпрямляется, по-прежнему в сомнениях, стряхивает пепел в чашку из-под кофе…
— Хочешь сказать, мы никогда не станем друзьями?
Какая, к черту, дружба может быть между двумя, которые норовят выйти вон, стоит им оказаться в одной комнате.
— Почему с Агатой не…
— Не знаю.
