— Вы сказали, что это было ограбление, что Джеймс застал в доме грабителей.
— Сказал. Я лишь делаю вывод из ваших собственных слов о том, что брат позвонил вам и сообщил, что у него осложнения.
Она покачала головой.
— Нет. — Запнулась и повторила уже более решительно: — Нет. Наркотиками Джеймс не баловался. Он был вегетарианцем и очень следил за собой, за тем, что ел и пил. И я никогда не слышала, чтобы он играл во что-нибудь, разве что на работе в тотализатор — ставил на ту или иную из студенческих баскетбольных команд. Мой брат был очень хорошим человеком, детектив. Джеймса все любили. Я не встречала никого, кому бы не нравился Джеймс. — От волнения и гнева ее голос стал хриплым. — Это просто нелепость какая-то. Нелепость, и больше ничего!
Логан кивнул:
— Нелепые проявления жестокости очень трудно объяснить и, боюсь, еще труднее смириться с ними. Наши офицеры опрашивают соседей вашего брата, выясняют, не заметил ли кто-нибудь из них чего-то подозрительного, необычного — незнакомых людей, бродивших вокруг дома, чужих автомобилей. Нашими служащими в доме найдены отпечатки пальцев, а за задней дверью — следы ботинок. Мы проверим, не зафиксировано ли в этом районе в последнее время каких-либо ограблений. Мы сделаем все от нас зависящее, чтобы выяснить, что произошло, и постараемся во всем разобраться.
— Мисс Хилл? — Дана повернулась на звук нового голоса. В коридор вышел мужчина в синем больничном комбинезоне и белом халате. — Теперь можете пройти. — Дана встала, но мужчина смотрел куда-то мимо нее. — Вас кто-нибудь сопровождает?
— Нет, — тихо сказала она. — Я одна.
Логан поднялся со скамьи.
— Я пойду с вами, — сказал он.
Дом Хиллов в Медине имел пять спален и был окружен участком величиной в акр — ухоженная лужайка, живые изгороди, кусты рододендронов, россыпи тюльпанов. На заднем дворе — бассейн и от него — мягкий спуск по покатому склону к самой кромке озера Вашингтон. Дана поставила машину перед трехместным гаражом слева от дома, так, чтобы из окон ее не было видно. Так она и сидела незамеченная, мечтая о том, чтобы сидеть так как можно дольше. Но это, конечно, было невозможно. Невозможно было и разрыдаться, впасть в истерику, лишиться чувств от мучительной боли, как если бы кто-то придавил ее к земле, наступив на грудь обеими ногами. Надо было сделать работу. Ей предстояло принести дурную весть, сделать это вновь. Это стало ее участью, ее работой — приносить дурные вести. Когда умер отец, матери об этом сообщила она. Джеймс был в отъезде. Она сказала им обоим то, что умолил ее сказать партнер отца по бизнесу, совладелец их адвокатской конторы, что отцу стало плохо, когда он играл в рэкетбол в Вашингтонском спортивном клубе, и что он умер по дороге в больницу. То, что на самом деле произошло это на квартире у секретарши отца после изрядной выпивки и во время полового акта с ней, посчитали несущественным, неуместной подробностью, способной только больно ранить мать.
Лицо брата — изуродованное ударами лицо — стояло у нее перед глазами, и было понятно, что вид этого лица будет преследовать ее еще много лет. Доктора постарались привести его в порядок. Лучше не думать, как выглядел он до этого. Лицо брата — распухшее и в синяках — было странного лиловато-бордового цвета. Глаза заплыли и были как щелочки, словно он еще не протер их после глубокого сна. Лицо это показалось Дане таким чужим, что у нее даже мелькнула надежда, что это все-таки может оказаться не он, но надежда эта быстро улетучилась.
— Мне надо посмотреть на его руку, — сказала она.
— Которую? — осведомился медэксперт.
— Левую.
Она обошла рабочий, с жестяным покрытием стол и встала слева от тела. На мизинце, на самом его кончике, была странной формы родинка. Точно такая же родинка и у нее на левом мизинце. Родинка была похожа на планету Сатурн с одним из его колец. В детстве они с Джеймсом, клянясь сохранить что-то в тайне, соединяли кончики мизинцев — родинка к родинке. Вот она — родинка Джеймса. Ее родинка. Их общая родинка.
Ошибки нет.
— Это Джеймс, — сказала она.
Дальше по улице залаял бигль Макмилланов — залаял невесело, как лают старые, усталые псы. Дана помнила его щенком. Что скажет она матери на этот раз? Чем смягчит горестное известие? И что можно сказать, кроме: «Мама, Джеймс умер. Его убили. Не знаю почему, да это и не важно. Он умер».
