— Ведь есть и другой выход, — сказал охранник.
— Что? — Мейерс резко повернулся к нему.
— Из кабинета есть другой выход. — Охранник показал пальцем: — Здесь в стене есть потайная дверь, как раз под портретом миссис Мейерс.
Секунду Мейерс молча глядел на охранника. Не имевшее окон помещение первоначально предназначалось для слуг, чтобы те не тревожили хозяев, однако Элизабет устроила тут свой кабинет. Предпочтение, которое она оказала этой комнате перед другими, гораздо более удобными, всегда удивляло. Под ее портретом он обнаружил утопленную в красный обивочный шелк дверную ручку. Он нажал ее, и дверная панель, отодвинувшись, открыла ход на темноватую лесенку.
— Я думал, вы знаете, — сказал охранник.
— Конечно, знаю, — сквозь зубы прошипел Мейерс.
Но он не знал этого. Даже в детстве он не водил дружбы со слугами. По лесенке он спустился к двери и, открыв ее, очутился в буфетной при кухне. С противоположной стороны дверь скрывали полки с провизией. Мейерс вошел в кухню, где всего несколько минут назад ел яблочный пирог. Раздевалка и вход-выход в кухню для прислуги были справа от него.
— Звоните охране передних ворот. Мне надо знать, выезжала ли миссис Мейерс со двора. — Мейерс проговорил это сквозь стиснутые зубы, на одном дыхании. Ребячество. Что за несносное ребячество.
— Машина миссис Мейерс еще здесь, сенатор, — доложил охранник. — Двор никто не покидал, кроме горничной.
— Обыщите верхний этаж. Проверьте, нет ли миссис Мейерс в какой-либо из комнат.
Двое охранников опять поднялись наверх. Мейерс уже направился вон из кухни, но внезапно остановился. В раковине так и стояли его стакан с остатками молока и тарелка с крошками. Оставлять немытую посуду было не в привычках Кармен. Видно, она очень уж спешила. Он поковырял пальцами засохшие крошки и повернулся к потайной лесенке.
— Сволочь!
Она стояла в окне, глядя в сад, — темный силуэт на фоне заливавшего окно лунного света. Было в ее фигуре что-то призрачное. Густые черные волосы падали на спину, достигая лопаток, почти сливаясь с черной кожей длинной, в три четверти, куртки. Высокая, стройная фигура в темных джинсах и кожаных туфлях на плоской подошве.
Когда Дана вошла, темная тень у окна не обернулась.
— Джеймс любил этот вид, — сказала, словно обращаясь к окну, Элизабет Адамс. — Весной, когда цвели тюльпаны и расцветали вишни, он любил сидеть здесь вечерами, не зажигая лампы, и любоваться освещенными луной цветами. Мы сидели на диване, и минуты текли одна за другой. Даже когда время поджимало, мы не торопились. Он не давал мне почувствовать спешки. Говорил, что работа адвоката научила его считать время, но ценить его он научился сам.
Мебель и ковры еще не убраны, но коврики и африканские маски со стен исчезли. Без них комната выглядела пустой. Поле, оставшееся под паром.
Адамс обернулась. Луч света упал на мокрую щеку.
— Ваш брат умел ценить время, Дана. Умел наслаждаться жизнью.
Без украшений и роскошной одежды Адамс выглядела очень молодо, что было странно, учитывая ее почти сорокалетний возраст. Она ничем не отличалась от женщин, с которыми Дана сталкивалась в супермаркете или в детском саду, когда они забирали оттуда детей. Ей вспомнилось, как поразился Майкл Логан, услышав о романе Джеймса с Элизабет Адамс. Логан видел в ней жену миллиардера, жену сенатора, метившего в президенты. В его глазах она не была той восемнадцатилетней первокурсницей, в которую влюбился ее брат.
— Интересно, почему он решил поставить кушетку напротив этого окна. Насколько я знаю брата, он предпочел бы вид на стадион.
Адамс опустила голову и расплакалась.
— Простите. Это моя вина. — Голос ее упал. — Как и все, что случилось.
Дана подошла к ней, вновь ощутив их близость, — две женщины, некогда лишь мельком знавшие друг друга, но связанные теперь общим несчастьем и общей скорбью. Она обняла Адамс за плечи и не разжимала рук, давая ей выплакаться.
— Нет, в том, что произошло, вы не виноваты. Не вы это сделали.
Адамс слегка попятилась, вытерла глаза, стерла ладонями слезы со щек. Темное пятно под правым ее глазом Дана поначалу приняла за тушь, но сейчас заметила и безобразные синяки на шее. У нее распухла губа. Дана вспомнила слова о ней Уильяма
