- Однако вторая группа для швайнфуртской атаки... - Мэрике внезапно стал похож на сурового учителя, - напомню, что ее возглавляет наше крыло, - вторая группа осуществляет прорыв без истребителей прикрытия.
Мерроу с шумом пересел на другое место, вытащил носовой платок и вытер мокрое лицо. Все знали, как сильно он потеет, - сказывалась его привычка пересаливать еду. Вот и сейчас пот лился с него целыми пинтами.
- Боже! - воскликнул он так громко, что головы сидящих поблизости повернулись к нему. - Какая дьявольская жарища! - Воспользовавшись тем, что удивленный Мэрике умолк, Мерроу, гогоча, с какой-то дурацкой бодростью добавил: - А для следующего инструктажа нам уже уготовлено местечко почище любого холодильника!
Все, кто сидел вокруг и слышал Мерроу, рассмеялись. Ну и молодец старина Базз! Здорово он прокатывается насчет смерти!
Именно тогда в течение нескольких секунд казалось, что моя ненависть к Мерроу медленно и тяжело выходит из-под моего контроля, словно потерявшая управление и скользящая на крыло "летающая крепость". Я совсем перестал понимать, что говорил Мэрике, прикрыл рукой лоб и глаза, но, заметив, что пот ужаса и гнева, словно утренняя паутина, заблестел на моей ладони, подумал: совсем распустился. Не лучше ли пойти после инструктажа к доку Ренделлу, сказать ему, что я трушу и не могу лететь. При моем состоянии долго ли подвести остальных членов экипажа!
Но тут поднялся Шторми Питерс, бодрствовавший всю ночь, и заговорил о небе, а я продолжал думать о Ренделле, о том, как он грызет чубук трубки и прячет в глубине упрямых глаз огорчение, которое причиняли ему авиаторы; и, наверно, мне стало так его жаль, что ко мне отчасти вернулось мужество, - то, что мы называем мужеством.
- ...слоисто-кучевые облака от шести до восьми баллов, на высоте от двух тысяч пятисот до трех тысяч футов, с вершинами до пяти тысяч, полностью рассеиваются сразу же после английского побережья; высококучевые облака три-пять баллов на высоте двенадцать-тринадцать тысяч...
Я почти наслаждался этой частью инструктажа, мысленно представляя фантастическую картину неба, о котором так сухо говорил Шторми, - наслаждался до тех пор, пока что-то в Питерсе не напомнило мне Кида Линча, еще одного моего лучшего друга, теперь мертвого, мертвого, как тот труп на берегу в Пеймонессете, который я никогда не смогу забыть. Только этого и не хватало - думать о Киде. Вот у кого был настоящий, но с большими странностями ум. Малыш растрчивал все ценное, что имел, - это его грубое шутовство по радио, - а может, таким он был всю свою жизнь, щедро раздаривая все, чем наделила его природа! Но какая польза от этого "может"? Мир, этот проклятый шар, на котором мы живем, размозжил ему череп и покончил с ним.
Потом перед нами выступал наш обгоревший на солнце друг Мерчент - мы прозвали его "Пустячок" (а как же еще?), и рассказал, какой зенитный огонь возможен в районах цели, а в общем, порол, по обыкновению, чушь ("...интенсивность огня ожидается от пустячной до средней в Бингене, Гасселте и Маастрихте, умеренной в Антверпене, пустячной в Диесте...") - ему приходилось твердить всю эту заплесневелую чепуху, которую никто никогда не принимал всерьез, чтобы сказать: друзья мои, зенитный огонь - всего лишь средство устрашения.
Стрелки-сержанты направились в оружейные мастерские, бомбардиры, навигаторы и радисты собрались отдельными группами для специального инструктажа, а представитель диспетчерской службы в лице отвратительной персоны майора Фейна, выглядевшего так, будто его только что окунули в котел химической чистки, сообщил нам порядок выруливания, и мы узнали, что наш самолет должен возглавить второе звено головной эскадрильи ведущей группы второго авиакрыла, следующего на Швайнфурт. Без истребителей прикрытия. В переводе на нормальный язык это означало, что рейд окажется абсолютно безнадежной затеей. Какая возмутительная нелепость!
Инструктаж закончился через сорок одну минуту после того, как старина Бинз открыл его громоподобным "Ну хорошо", а мы предварительно сверили наши часы.
