Тут подруги опасливо посмотрели на пухлые санитарные сумки, битком набитые важными партийными документами, револьверами, пачками денег. Но что самое главное — у отважных девушек был вынесенный из дворца портфель Якова Михайловича Свердлова.
— Можно придумать вот что, — зашептала Нина. — Там в сумках есть бинты. Давай бумаги и оружие прибинтуем к телу. Глядишь, и удастся хитрость. В конце концов, мы же не каторжники, никто не станет нас раздевать. Эти господа относятся к сестрам милосердия довольно снисходительно…
— А портфель?
— Бумаги из портфеля вытащим. «Случайно, — скажем, — его захватили с собой». А отберут — ну что ж, объясним все Якову Михайловичу, думаю, он нас поймет, не осудит. Я с ним давно уже работаю в комитете…
И они принялись осуществлять задуманное.
Медленно тянулись минуты, часы. Казалось, минула вечность, прежде чем за дверью раздались тяжелые шаги. Дверь отворилась.
— Выходите, да поскорее, — услышали девушки чей-то окающий голос, многократно усиливаемый сводами. — Вместе со всем своим шмутьем.
По ту сторону дверей, в коридоре, стоял солдат. Было ему лет двадцать, не больше. Он то и дело поглаживал левой рукой пшеничные усы, отпущенные, должно быть, для солидности, а в правой руке держал винтовку с примкнутым штыком.
— Выпускают ваших дружков, матросню-то. Оружие отымают и под зад коленкой — катись на корабль, нечего воду мутить, — сказал усатый. — Ну и вам свободу вроде бы определили.
— Что ж так скоро выпускают? Или харчи в крепости на исходе? — спросила Лиза Пылаева.
— Много чести для державы кормить вас понапрасну. Тут сидят птички высо-о-окого полета.
— Какие птички? — спросила Нина.
Солдатик опасливо огляделся по сторонам и ответствовал:
— Царевы министры, государственные мошенники, казнокрады. Комиссаров сидит, генерал жандармский. Другой генерал, Курлов, тоже из жандармов. Маклаков сидит, министр внутренних дел. Ренненкампф, Фредерикс, Хвостов, Щегловитов — одним словом, много их тут, душегубов.
«А ведь он тоже с Вологодчины, — подумала Лиза. — Больше нигде так «о» не растягивают», — и спросила родным говорком:
— Ну и долго им отсиживаться, горемычным? Што об этом начальство-то твое полагает, а, землячок?
При слове «землячок» караульный и глазом не моргнул.
— Начальство полагает завсегда, што ему положено, — отрезал он. — А на сколько упекли сюда прихвостней царевых, там видно будет. А покудова с них снимает показания комиссия чрезвычайная для расследования противозаконных по должности действий… Ладно, заболтался я тут с вами, пошли к выходу.
Девушки перекинули санитарные сумки через плечо и двинулись по коридору. Во дворце знакомый матрос сообщил им последние новости: приезжал представитель ЦК партии большевиков. Он заявил, что нет никакого смысла идти сейчас на столкновение с войсками контрреволюции, которые, несомненно, будут скоро на стороне народа. Посоветовавшись, матросы решили оружие сдать.
У выхода из крепости находилась комиссия Временного правительства. Возле ворот стоял молодцевааый офицер с тонкими, как стрелы, черными усиками.
— Кто такие? Оружие есть? Чего шлялись утром во дворце Кшесинской? — быстро спросил он и, не дождавшись ответа, указал на Лизину сумку. — Что там, внутри?
Лиза расстегнула сумку, сказала, заглядывая в нее:
— Внутри динамит, адская машинка, склад фугасных снарядов, револьверы. Один, два, три, четыре…
— Ты с кем так разговариваешь! — перебил ее офицер, и теперь в его речи стал заметен сильный кавказский акцент. — Ты разговариваешь с поручиком Чхония, комендантом Петропавловской крепости! Вон из моей крепости, чтоб духу не было! В другой раз попадетесь — сгною в камере до седых волос! — Он повернулся к часовому и скомандовал: — Пасмуров, запиши фамилии, адреса, а потом пропусти этих…
Оказавшись с толпою матросов за пределами Петропавловской крепости, девушки ликовали: оружие и партийные документы (и даже портфель Якова Свердлова) спасены!..
«Сильный, настойчивый был у Лизы характер. Смелая она была, боевая и веселая, и всегда жизнерадостная», — вспоминает Нина Аркадьевна Богословская (Танхилевич), заслуженный ветеран революции.
