- Мне нужен самолет. Ну что я слоняюсь тут, как неприкаянный, когда другие воюют?
- Где же взять истребитель?
- Поговорите с командиром. Он поймет вас лучше, чем меня. Здесь мои родные места, я просто обязан защищать их. У меня, если хотите, на это больше прав, чем у товарищей.
Соколов выдержал паузу, как бы размышляя, потом лукавым взглядом посмотрел на летчика и сказал:
- Хорошо, попрошу Денисова. Только не уверен, сможет ли он что-либо для вас сделать. Но откладывать разговор не буду: скоро убываю к новому месту службы.
Трудно было Голубеву расставаться с Соколовым. Замполит хорошо понимал летчиков и техников, заботился о них, поддерживал, вдохновлял людей. Но фронтовые пути-дороги не всегда совпадали с желаниями человека.
Утром Соколов сообщил Василию, что командир обещал подумать над его просьбой. А через день Голубев получил И-16. Правда, не новый, однако драться с противником над Ладогой он был согласен на любом самолете.
Василий отправился на стоянку, где эскадрильские умельцы ремонтировали потрепанные в боях машины. Техник Иван Богданов старательно "перекраивал" бортовой номер на "33". Летчик спросил, почему не на "13"?
- Мы тут решили, что истребитель с двумя тройками вам больше подойдет, - ответил Богданов. - И разрешение нанести именно такой номер получили.
- Может, и верно, - согласился лейтенант. - Отвоевался мой "тринадцатый" и лежит теперь где-то под Нарвой.
Вместе с техником Василий копался в моторе. И как-то невольно вспомнился родной дом, который находился всего в нескольких километрах от аэродрома. Там жили отец с матерью и две племянницы. Так захотелось увидеть их!
Подошел майор Денисов.
- Дело вперед продвигается? - поинтересовался он.
- Все по плану, - доложил Голубев. - Сейчас новые подвесные баки начнем прилаживать.
Комэск обошел истребитель. Похлопал по крылу и фюзеляжу. Задержался у мотора, проверяя, нет ли люфта в двухлопастном винте, и заключил:
- Хорошая машина, берегите ее. Не подставляйте зря под огонь врага.
- В этом будьте уверены, - ответил Василий.
Он посчитал, что сейчас, пожалуй, наступил самый удобный случай для откровенного разговора с командиром эскадрильи. Тот человек здесь новый и, может быть, не все знает о своих летчиках.
- У меня к вам просьба, товарищ майор,
- Какая же?
- Здесь рядом, в Старой Ладоге, живут мои родители. Разрешите их навестить?
Денисов нахмурился. Глубокие складки кожи собрались над переносицей. Черные глаза строго смотрели на лейтенанта.
- Сейчас не время разъезжать в гости, - пробасил командир. - Идет напряженная боевая работа. А вы - о побывке.
Голубев хотел было ответить, что летать ему пока все равно не на чем. Но Денисов выглядел крайне усталым, и это остановило Василия, Он решил: "Явно не ко времени разговор я затеял". Однако сказал почему-то совсем другое:
- На задания вы меня не посылаете, домой не отпускаете, чем же я провинился?
- Ничем вы не провинились, - примирительно отозвался Денисов. - Но в светлое время суток нельзя отлучаться.
Когда сгустились осенние сумерки, летчик снова обратился к командиру эскадрильи за разрешением съездить к родителям.
- Ладно, валяйте, - согласился, улыбнувшись, Денисов и уже строго добавил: - Но только на одну ночь. Утром, как штык, должны стоять в строю.
- Остановите здесь, - попросил Голубев водителя.
- Мы еще не доехали, товарищ лейтенант.
- Хочу пройтись посмотреть вокруг. Когда еще доведется!
Василий долго стоял и смотрел на родные места. Пробивавшийся сквозь редкие облака бледный свет молодой луны серебрил широкую гладь полноводного Волхова. Река величественно несла свои воды в Ладожское озеро. По ее берегам ютились небольшие, заросшие лесом селения, которые Василий исходил в детстве вдоль и поперек. Отсюда рукой подать и до деревни Каменки, где он родился. Правда, жить долго в ней не пришлось: многодетная крестьянская семья перебралась вскоре в Старую Ладогу. Там и работу было проще найти, и дети могли ходить в школу.
Постояв немного, Василий заторопился в Старую Ладогу. Семь лет назад он ушел отсюда в ряды Красной Армии. И теперь, шагая по знакомой дороге, отмечал, что перемен здесь почти нет. На главной улице по-прежнему стояли две линии кряжистых бревенчатых домов с тесовыми крышами. Те же дощатые тротуары. Особую нарядность сельской улице придавали могучие ветвистые деревья, прочные сосновые скамейки у каждой калитки, квадратные срубы колодцев.
