Однако и это было еще не все. Преемник злополучного Гостилия Лепид Порцина решил совершить ничем не спровоцированное нападение на ваккеев, хотя сенат ему это запретил. В его походе принял участие и наместник Дальней Испании Децим Брут. Экспедиция против ваккеев провалилась, Лепида даже отдали под суд и оштрафовали.
Нуманция же капитулировала лишь в 133 г. перед разрушителем Карфагена Сципионом Эмилианом, бросившим против нее многократно превосходящие силы. Город был стерт с лица земли, население продано в рабство, а его земли разделены между соседями. На ближайшие 30 лет на Пиренейском полуострове наступило относительное затишье.
Такова в самых общих чертах картина испанской трагедии 154—133 гг. Теперь хотелось бы несколько подробнее остановиться на некоторых особенностях этих событий, а также их последствиях.
Иберийские войны продемонстрировали нарастание отрицательных тенденций в римской политике. Прежде всего, она стала куда менее гибкой. Это проявилось уже во время сегеданского конфликта. Конечно, испанцы, доказывая свое право на строительство стен вокруг города, нарушали если не букву, то дух Гракхова договора. К тому же в условиях успешного наступления лузитан неуступчивость кельтиберов могла казаться вызовом Риму. С. Ф. Кей пишет, что «это было преднамеренным нарушением одной из статей (Гракхова) договора и вызвало войну, продолжавшуюся двадцать лет»>{12}. «Римляне не могли допустить таких действий без ущерба для своего престижа», — считает Л. Парети>{13}. Они, по мнению Ф. Дж. Уайзмена, «правильно оценили опасность положения»>{14}.
Думается, однако, что все не так просто. Сенаторы ведь не только отвергли объяснения сегеданцев, но и потребовали возобновить выплату дани (трибута) и поставку вспомогательных отрядов, отмененные вскоре после Гракхова договора, на срок, угодный Риму. Хотя это и не противоречило условиям договора, назвать такие требования в столь накаленной обстановке иначе как провокационными вряд ли возможно. Причем сегеданцы согласились выполнить их, прося лишь позволить все-таки строительство стены. Конечно, можно в этом усмотреть недобрые намерения кельтиберов, но этому препятствуют, как минимум, три обстоятельства. Во-первых, возведение стены само по себе отнюдь не означает агрессивных замыслов — оно началось явно еще до нападения лузитан на римские владения и к тому же имело целью лишь повысить статус Сегеды. Во-вторых, если бы кельтиберы готовились к войне, укрепления стали бы обновлять и в других городах. И наконец, в-третьих, если бы туземцы собирались воевать, вряд ли они согласились бы выполнить требование римлян о предоставлении вспомогательных отрядов — это ослабило бы их накануне решающего момента.
И все же сенат настаивал на своем, что никак нельзя считать проявлением гибкости. В той ситуации напрашивалось иное решение — лавировать между кельтиберами и лузитанами, учитывая их давнюю вражду>{15} и реализуя старый принцип — divide et impera. Войну кельтиберам можно было объявить после победы над лузитанами, но она началась одновременно с лузитанской и покрыла позором римские знамена. Вряд ли сенат предвидел такой результат, принимая в расчет лишь общее превосходство в силах. Любопытно, что относительно благоприятное для престижа Рима разрешение ситуации было связано именно с возвращением к более гибкой политике, проводившейся Клавдием Марцеллом, который уговорил кельтиберов капитулировать и в то же время продиктовал им приемлемые условия.
В 143 г. кельтиберы восстали (явно под влиянием побед Вириата), и римляне решили навязать им куда более тяжелые условия, прежде всего — выдачу оружия. С точки зрения римских интересов такое решение было верным, но лишь теоретически, ибо оно не было подкреплено реальными силами — продолжалась еще война в Лузитании. В 140 г. Квинт Помпеи, возможно, опираясь на опыт Марцелла>{16}, — попытался добиться мира с кельтиберами на мягких условиях, но «сверху» потребовали явить пример строгости, прежде всего — добиться от врага сдачи оружия. Уже заключенный договор был расторгнут (см. выше), но ситуация к лучшему не изменилась — уровень подготовки армии в Ближней Испании, состоявшей к тому моменту в основном из новобранцев, не позволял принудить нумантинцев к столь позорным условиям. В итоге в Риме вскоре узнали о капитуляции, но не Нуманции, а войска Манцина, ее осаждавшего, что вызвало острейший внутриполитический кризис. В конечном счете Нуманция пала, но победа эта оказалась пирровой.
