Наблюдая за этим обменом любезностями, артиллеристы выскочили из своих укрытий и, пренебрегая опасностью, от души хохотали и подзадоривали меня.
Убитые и раненые
К вечеру стали поступать тревожные вести. Не желая оставлять за нами высоту, враг с остервенением атаковал ее защитников. За день было отбито шесть атак. Чтобы выбить нас с высоты, немцы перебросили сюда значительную часть артиллерии. Наш артиллерийский полк тоже работал в полную силу, подавляя батареи противника и ведя ответный огонь по живой силе. Небольшая высота площадью в четыре-пять гектаров превратилась в настоящую мясорубку.
Поток раненых все нарастал. Тела убитых подбирать было некому. Да и невозможно. Над высотой весь день стоял непрерывный гул, а в небе постоянно висела черная туча из дыма и пыли. Прибывая с поля боя — все изорванные, раненые скорее походили на шахтеров, только что извлеченных из-под обвала. Пот и кровь, смешанные с грязью, довершали картину. На телах трудно было найти живое место. Едва ли лучшую картину могли наблюдать у себя и немцы.
Прыгая из воронки в воронку, часто меняя места и уклоняясь от многочисленных мин и снарядов, наши защитники самоотверженно отражали атаки противника.
Во время очередного массированного артиллерийского налета Юганову перебило обе ноги. Леонтьев замертво рухнул рядом. Санинструктор коммунист Сандурский бросился к Юганову, чтобы оказать ему помощь и вынести из боя, но тот грозно приказал:
— Помогите политруку, я попридержу немцев, — и, перевернувшись на живот, продолжал вести огонь из автомата.
Пока Сандурский выносил тяжело раненного Леонтьева, его самого дважды ранило. Однако, оставив в безопасном месте политрука, он все же поспешил к Юганову. Но было поздно. Когда он снова добрался до командира, тот был уже мертв. Но вынести тело командира Сандурский уже не смог. Истекая кровью, теряя сознание, он успел забрать документы лейтенанта, выползти из зоны огня и потерял сознание. Его обнаружили неподалеку от вынесенного им политрука. Для обеспечения успеха гитлеровцы бросили авиацию, она бомбила все дороги и доступы к месту боя, затрудняя наше движение и помощь обороняющимся. К ночи немцы все же овладели высотой. Так и не удалось нам вынести тело Юганова.
Вернувшись перед вечером после очередного сопровождения подкрепления, я увидел на КП дивизии несколько санитарных повозок. На одной из них лежали политрук Леонтьев, санинструктор Сандурский, боец-казах Уразбеков и шофер Карпенко. Леонтьев все еще был без сознания, лицо вспухшее и дочерна синее, голова вся забинтована. Время от времени он тихо поднимал правую руку и, стиснув зубы, проводил ею по лицу. На мой голос Леонтьев не реагировал, глаз не открывал. Подошедшая медработница попросила не тревожить раненого, ему необходим сейчас абсолютный покой. Сандурский, с хрипящим дыханием, часто останавливаясь, медленно рассказывал о трагической и геройской гибели лейтенанта Юганова. Уразбеков лежал рядом и, кажется, спал.
Шофер Карпенко, у которого была по колено отбита левая нога, все время спокойно лежал, внимательно и терпеливо слушал нашу беседу с Сандурским, а когда беседа была закончена, энергично подтянувшись за борт, сел в угол повозки. Как всегда, лицо его было спокойно, даже бесстрастно; забинтованная культя лежала на чем-то мягком, слегка приподнятая кверху. Еще во время беседы с Сандурским, поглядывая на Карпенко, я понял, что он хочет о чем-то меня спросить или рассказать. Потому, закончив беседу, я перешел на его сторону повозки. Первое, с чего он начал, рассказал, как потерял ногу.
— Понимаете, — с каким-то удивлением говорил он, — снаряд разорвался совсем близко. Слышу, чем-то больно ушибло левую ногу возле колена и вроде одеревенело. Гляжу, а она болтается на одной коже. Я позвал санитара, говорю: отрезай мою отбитую ногу, потому что теперь она мне ни к чему, а только мешает. Я до того пробовал ползти, так она — волочится за мной. Как чурка! За все цепляется, а мне от этого больно. Ну, значит, я и говорю санитару: «Вот видишь? Режь». А он испугался и вначале не хотел было резать мою кожу, а потом, когда я крикнул на него: «Что тянешь?!» — он и вынул ножницы и стал все-таки резать. Резал, резал и никак не может отрезать. Руки трясутся, ножницы выпадают. Смотрю — ну ничего у трясуна не получается! Выхватил у него ножницы и сам себе отхватил ногу! И отшвырнул подальше — от злости!
