Интерес к воинской службе, «баталиям и викториям», проявился у Тухачевского рано. М. Н. Балкашин, друг семьи, вспоминал:
«Миша отличался особой живостью характера. С раннего детства у него была любовь к военным, все равно, будь то солдат, пришедший на вольные работы, заехавший в гости исправник или кто–либо другой, лишь бы он был в военной форме. Меня, когда я приезжал к Тухачевским юнкером, а потом офицером, он буквально обожал, сейчас же завладевал моей шашкой, шпорами и фуражкой. Заставлял меня рассказывать разные героические эпизоды из наших войн, про подвиги наших солдат и офицеров. Десятилетним мальчиком он зачитывался историей покорения Кавказа во времена Ермолова и Паскевича. В юношеском возрасте он увлекался походами и сражениями великих полководцев. Русскую военную историю он знал превосходно, преклонялся перед Петром Великим, Суворовым и Скобелевым»19.
Среди кумиров также — Наполеон, среди любимых кампаний — Отечественная война 1812 года, в связи с чем — особое почтение к поэту–гусару Денису Давыдову.
Когда Михаилу исполнилось 18 лет, он поступил в Первый московский императрицы Екатерины II кадетский корпус — в седьмой, выпускной класс. В Высочайше утвержденном положении о кадетских корпусах сказано:
«Воспитание в кадетских корпусах, живо проникнутое духом христианского вероучения и строго согласованное с общими началами русского государственного устройства, имеет главной целью подготовление воспитывающихся юношей к будущей службе Государю и Отечеству — посредством постепенной с детского возраста выработки в кадетах тех верных понятий и стремлений, кои служат прочной основой искренней преданности престолу…»20 Преданность престолу, как показали последующие события, в Тухачевском воспитать не удалось ни кадетскому корпусу, ни Александровскому училищу. Искреннюю преданность Отечеству — да, в меру собственного понимания того, что составляет его (Отечества), пользу.
Н. Кулябко (выпускник Гнесинского училища и, позднее, консерватории, где учился у Н. С. Жиляева. — Ю. К.), познакомившись с семейством Тухачевских в 1912 году, «не без предубеждения» отнесся к юнкеру Тухачевскому:
««Будущая опора трона», — подумал я о нем. Однако не кто иной, как сам Михаил Николаевич, тут же заставил меня усомниться в правильности этого моего предположения. Братья сообщили Михаилу, что они готовятся к посещению Кремлевского дворца, где обязательно будут «августейшие» особы. К моему удивлению, он встретил это сообщение довольно скептически.
— Что же, ты не пойдешь? — удивились братья.
— Меня это не очень интересует, — пожал плечами Михаил и заторопился к себе в училище.
Из дома мы вышли вместе. По дороге завели разговор о революции пятого года. Михаил с острым интересом расспрашивал меня, и я окончательно убедился, что мой спутник — юноша серьезный, думающий, отнюдь не разделяющий верноподданнических взглядов, характерных для большинства кадетов и юнкеров. Постепенно я все больше проникался симпатией к Михаилу Николаевичу.
Наши беседы раз от разу становились все более откровенными.
Михаил не скрывал своего критического отношения к самодержавию и так называемому «высшему обществу»»21.
Могущая показаться юношеской бравадой неприязнь не была случайной. Пренебрежение к «властям предержащим » — рефрен публичного поведения Михаила Тухачевского.
Е. Н. Тухачевская:
«Помню такой случай, который в первый момент меня озадачил, но потом заставил размышлять, насколько, конечно, это было возможно в моем возрасте. Году в 1910 или 1911–м в Москву приезжал царь. Мы жили тогда около Гоголевского бульвара. И вот один раз нянька, пойдя с нами гулять, увела нас посмотреть на царя, который проезжал где–то поблизости. Отец нам ничего не сказал, но с нянькой какие–то разговоры были. Вечером, в субботу, когда нас уже уложили спать, в детскую пришел Михаил Николаевич. Он, видимо, куда–то собирался уйти, так как был в шинели, но очень долго пробыл с нами. Спрашивал, зачем мы ходили смотреть на царя. Ведь царь, говорил он, такой же обыкновенный человек, как и все другие, и на него совершенно незачем смотреть, и что мы очень нехорошо поступили, что сходили и посмотрели. Таким недовольным и рассерженным я его никогда не видела, поняла тогда только одно:
