Андрей. Да, да, вот они, те волновавшие и восхищавшие и мучившие меня ложные образы. Слава, общественное благо, любовь к женщине, самое отечество, - как велики казались мне эти картины, какого глубокого смысла казались они исполненными. И все это так просто, бледно и грубо при свете того утра, которое, я чувствую, поднимается для меня! Любовь! Эта девочка, мне казавшаяся преисполненною таинственных сил. Как же? я любил ее, я делал поэтические планы о счастии с нею. О милый мальчик! Как же я верил в какую-то идеальную любовь, которая должна была мне сохранить ее верность за целый год моего отсутствия. А все это гораздо проще. Все это ужасно просто, гадко!
Отечество? Погибель Москвы? А завтра меня убьют - и не француз даже, а свой, как вчера разрядил солдат ружье около моего уха, и возьмут меня за ноги и за голову и швырнут в яму, и сложатся новые условия жизни, которые будут также привычны для других, и я не буду знать про них, и меня не будет!
Чтец. Он живо представил себе отсутствие себя в этой жизни. И эти березы с их светом и тенью, и дым костров - все это вокруг преобразилось для него и показалось чем-то страшным и угрожающим. Мороз пробежал по его спине.
Пьер за сценой: "Que diable!" {Черт возьми!} (ударился).
Андрей. Кто там?
Пьер входит с фонарем.
А, вот как! Какими судьбами? Вот не ждал.
Пьер. Я приехал... так... знаете... мне интересно... я хотел видеть сражение...
Андрей. Да, да, а братья-масоны что говорят о войне? Как предотвратить ее? Ну, что Москва? Что мои? Приехали ли наконец в Москву?
Пьер. Приехали.
Пауза.
Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно?
Андрей. Да, да... Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, я не брал бы пленных! Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву. Они враги мои. Они преступники все по моим понятиям. Надо их казнить!
Пьер. Да, да, я совершенно согласен с вами.
Андрей. Сойдутся завтра, перебьют десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны. Как Бог оттуда смотрит и слушает их! Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла. Ну да ненадолго. Однако поезжай в Горки, перед сражением нужно выспаться, и мне пора. Прощай, ступай. Увидимся ли, нет... (Целует Пьера, и тот выходит.)
Чтец. Он закрыл глаза. Наташа с оживленным взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником...
Андрей. Я понимал ее. Эту искренность, эту открытость душевную и любил в ней... А ему - Курагину - ничего этого не нужно было! Он ничего этого не видел! Он видел свеженькую девочку. И до сих пор он жив и весел?! (Вскакивает.)
Темно
СЦЕНА XI
Непрерывный пушечный грохот. Тянет дымом. Курган. Большая икона Смоленской Божьей Матери, перед ней огни. Лавка, накрытая ковром, на лавке Кутузов,
дремлет от усталости и старческой слабости.
Возле Кутузова свита.
Адъютант (входя и выпячиваясь перед Кутузовым). Занятые французами флеши опять отбиты. Князь Багратион ранен.
Кутузов. Ах, ах... (Адъютанту.) Поезжай к князю Петру Петровичу и подробно узнай, что и как...
Адъютант выходит.
(Принцу Виртембергскому.) Не угодно ли вашему высочеству принять командование 1-й армией?
Принц Виртембергский выходит.
Другой адъютант. Принц Виртембергский просит войск.
Кутузов (поморщившись). Дохтурову приказание принять командование 1-й армией, а принца, не могу без него обойтись в эти важные минуты, проси вернуться ко мне.
Другой адъютант выходит.
Еще адъютант (вбегает). Мюрат взят в плен!
Свита. Поздравляем, ваша светлость!
Кутузов. Подождите, господа. Сраженье выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. Поезжай по войскам с этим известием.
Щербинин вбегает. Лицо расстроено. Кутузов делает жест.
Щербинин (тихо). Французы Семеновское взяли.
Кутузов (кряхтя встает. Отводит Ермолова в сторону). Съезди, голубчик, посмотри, нельзя ли что сделать. (Садится, дремлет.)
