- А за пулеметы не извольте беспокоиться, господин поручик,- уходя назад в нашу теплушку, сказал мне Едоков.- Ну, значит, до следующей станции. Изведывать будем...
Корниловцы играли в карты.
Умирают туберозы
На моем столе.
Звезды падают как сле-езы
В дымно-синей мгле...
мягким баритоном пел штабс-капитан Мещерский, бравый корниловец, с черепом на рукаве гимнастерки. Наконец эшелон рвануло...
НОЧЬ В СЛАВЯНСКЕ
- Несите! На вокзале не может не быть летучего отряда. Но скорей, не останьтесь, эшелон сейчас идет...- И, подойдя к двери теплушки, штабс-капитан Мещерский быстро ее раздвинул.
- Ну!.. И этого...
Поручик Бобрик, лежащий рядом со мною марковец, протяжно и глухо застонал.
Была ночь...
Когда меня несли на вокзал, звезды в небе - много звезд - кружились в глазах красными шариками. Руки свисали вниз. Кисти болтались. Два раза - за разом раз,- точно о тяжелые мертвые струны, ударились, отскочили и вновь ударились о что-то холодное.
- Осторожно, рельсы! - сказал первый солдат.
- Вижу,- сказал второй. - Эх, и ночь же!..
И вот красные шарики куда-то укатились - вдруг, внезапно, точно стрелки, сбежавшие под гору. Над глазами закачался желтый круг. "Лампочка..." - подумал я и почувствовал - вдруг, сразу: больше не качаюсь...
Меня положили на пол.
- Никаких летучек нет! - сказал первый солдат. "Ефрейтор Филимонов говорит",- узнал я голос вестового штабс-капитана Мещерского.
- Ну да ладно! - сказал второй.- Пусть полежит, Идем!
"Филимонов! Эй, Филимонов!!" - хотел крикнуть я, сразу поняв: меня бросают... здесь я умру!..- но ни крикнуть, ни сказать, даже шепотом: "Филимонов, эй, Филимонов!" - я не смог...
Только поднял голову. Две солдатских спины уходили за дверь. За дверью качалась ночь. В ночи качались звезды.
- Эй, Филимонов! - крикнул я наконец и сразу же лишился сил. Голова ударилась о пол. Желтый кружок над дверью - красными, двойными, тройными кругами - вниз, кверху - во все стороны расползся по темноте...
...Потом принесли поручика Бобрика. Положили рядом со мной. Говорить я не мог, не мог также и приподняться. Но видел, кажется, все и уже все ясно и отчетливо понимал.
Солдаты ушли.
По стенам ползла ночь. Мне казалось, тени скребут известь стен, и известь осыпается.
"Надо встать!..- решил я.- Надо ползти к своим... в теплушку..."
Уперся о ладони. Но ладони поскользнулись, разъехались. Я стал падать - ниже... ниже... ниже...
Когда я вновь открыл глаза, в зал, крадучись и озираясь на дверь, вошел Филимонов. Над поручиком Бобриком он наклонился.
- Не умер, но все одно помирает! - сказал он кому-то и взял поручика за ногу.
На мне были сапоги дырявые, и воровать их не стоило.
* * *
...- Мама, ты знаешь?.. Мама, не я, другой это!.. Не нужно, пройдем мимо!..- И вдруг, громко: - От-де-ле-ние!..- так бредил поручик Бобрик.
"Встану!.. Нет, нужно встать!.." - думал я, подползая к стене. Поднял руки...
Стена возле меня грузно качалась.
Молодой рыжеусый поручик вертел в руках корниловскую фуражку. Волновался.
- Извольте воевать с большевиками, когда чуть ли не в каждом нашем солдате сидит большевик! Я удивленно взглянул на поручика.
- В корниловце?
- Ну да, в корниловце! Двух часовых приставили. К машинисту. Двух. А они оба - и у всех под носом - с машинистом вместе как в воду канули!
...Рыжеусый поручик уже раз десять приоткрывал дверь теплушки.
- А ну, что слышно?..
Сквозь щель дверей дул ветер. Язычок свечи на полу пригибался и бился, как в поле флажок линейного. Солдаты, раскинув руки, тяжело и хрипло дышали.
- А ну, что слышно?..
Но в темноте, за дверью теплушки, слышно ничего не было.
...Когда часа полтора тому назад мне удалось, наконец, подняться и выйти на перрон, эшелон корниловцев все еще готовился к отбытию.
"Славянск" - прочел я над станцией и, медленно спустившись на пути, пошел, качаясь, к эшелону.
Но нашей теплушки в составе эшелона уже не было. Я просунул голову в дверь ближайшего вагона.
- Скажите, здесь дроздовцы были... с пулеметами?.. Рыжеусый поручик, гревший руки над круглой печуркой, небрежно мне козырнул.
- Были, но остались в Лимане... С волами, кажется?..
