Мы приближались к Харькову.
В Харькове мы подъехали к пассажирскому вокзалу.
- Испить бы, о го-спо-ди, и-испить!..
- Вот подожди, разгружать будут.
Я подполз к тяжелой двери. Окровавленный и грязный солдат-марковец помог мне раздвинуть ее, и я выглянул на перрон.
Из соседних вагонов выходили пассажиры. Сейчас же за нашей дверью рыхлая, со всех сторон закругленная дама взасос целовала какую-то плоскую девицу в шляпке с васильками. Мимо них, потряхивая коробкой конфет, пробежал высокий седой мужчина в английском пальто нараспашку. Два толстяка в пенсне подзывали пальцами носильщика.
- Господа! Позовите врача. Господа, да послушайте!.. К теплушке никто не подошел.
- Э, вы там - с чемоданами! Тыловое сало!.. Наконец вагоны рвануло.
* * *
- Это же - это же - это же, черт - черт знает, что такое!.. Маневрируют!.. Ой, трясет!.. Доктор! Это же черт... ой, доктор!..
Поручик Бронич схватился за ключицы, качнулся вперед, но вагоны опять рвануло, и он повалился спиной на солому. Солдат-марковец стоял на коленях. Тоже раскачиваясь, пытался держать перевязанную руку на весу.
- А для ча страдать и маяться? Для ча это, коль они по справедливости не поступают?..- ворчал он глухо.- Буржуев, как водится, повыпускали, а на разгрузку опосля только, мать их в тринадцать гробов чертову дюжину!
- Го-спо-ди, испить бы!.. О, господи-и-и! ...Поезд разбивали. Наши теплушки подбрасывало и толкало.
- Ах, так! - вдруг не выдержал поручик Бронич.- Так?..- И, выхватив наган, он стал стрелять в потолок теплушки - раз! раз! раз!
- Доктор-р-р!..
Когда на вокзале Харьков-Товарная нас, наконец, стали разгружать, солдат-кавалерист уже не просил пить. На носилки его не положили. Взвалили на плечи.
"Мертвый!.."
* * *
По разгрузке работали санитары-студенты. Нога моя ныла. Мне казалось брезент носилок пропитан кровью, и я закрыл глаза.
- Да вы ли это? Какая встреча!..
С повязкой Красного Креста вокруг рукава надо мной стоял Девине. Я взглянул на него, удивленный:
- Вы?
- А как же! Работаю. Как же! - быстро заговорил он.- Искупаю, так сказать, вину перед родиной. А вас и не узнать, господи!.. Ваш дядя... Да я сейчас же...
- И вас не узнать! - перебил его я.- Толстеете? - Ну, ничего, ничего... искупайте!.. Видно, впрок вам идет...
Желая казаться обиженным, Девине заморгал глазами.
Потом нас понесли.
Над освещенной фонарями площадью летали клочья грязных бумаг. Какой-то мальчишка свистел, засунув в рот два пальца.
Город жил своей жизнью.
В палате распределительного пункта пахло потом и гноем.
Я лежал на одной койке с поручиком Броничем. Свободных мест не было.
К вечеру привезли новых раненых, тоже дроздовцев, но 2-го полка, изрубленных шашками червонных казаков, прорвавшихся к нам в тыл под Суджей.
- Гнались за обозами, и - по головам, по головам!.. - рассказывал раненый писарь с мутными, как у плотвы, глазами.- Ну, господа офицеры, и время же, позвольте доложить вам! Чтоб писарей да рубили!..
Под утро запах гноя стал сильнее. Перебил даже запах йода. И опять мне казалось,- гноем пропитаны и тюфяки, не покрытые простынями, и красные без наволок подушки, и грубые рубашки, без пуговиц и тесемок.
- С буржуев бы постричь следовало!..- Солдат-марковец не имел даже своей койки, а потому ругался то в одном, то в другом углу палаты.- Чтоб так да страдать!.. Да задаром!..
- В операционную!.. В операционную несите!..- кричал за дверью доктор.- Остолопы!.. Назад!.. Не четырех же зараз, остолопы!..
За окном палаты уже светало. В коридоре было еще темно. В дверях толпились растерявшиеся санитары. Электрическая лампочка за дверью перегорела.
- Сюда!.. Да людей несете,- не толкаться...- кричал из темноты доктор.- Ос-то-ло-пы!..
* * *
- Я, прапорщик, уже позвонила,- сказала мне под утро дежурная сестра.35-43?.. Верно?..
Но дядя пришел только ввечеру.
Лежа на спине, я рассказывал ему о последних боях. Когда же, удивленный его молчанием, повернул к нему голову, то увидел его наполовину съехавшим со стула, с головой, уроненной на белый, крахмальный воротник.
- Сестра!..- закричал поручик Бронич.- Здесь человеку дурно!.. Сестра!..
