— Он тоже уже уведомил своих, что все, более менее, Слава Богу!
— У вас здесь все нормально? Вас не обижают?
— С учетом ситуации, относятся к нам более чем прилично.
Наверное, все было не так уж и хорошо, но Теймураз, явно не был намерен распускать нюни. Он с достоинством отшучивался на подначки соседей по подвалу-палате. Те явно считали его представителем враждебной стороны. В тот же вечер их увезли во Владикавказ и оба вскоре смогли вернуться домой: один в Тбилиси, другой в штат Аляска.
Выйдя из больницы, я опять позвонил Малхазу и все рассказал. Еще через полчаса мне уже звонил брат Гиги Чихладзе. В Тбилиси новости расползаются быстро.
— Извините за беспокойство. У меня сведения, что Гига во владикавказском госпитале с серьезным ранением.
В его голосе была надежда и отчаяние. Видимо Малхаз уже сказал ему, что эти сведения не точны.
Я решил не резать хвост по частям и выпалил:
— Гигу убили. Позавчера. Соболезную.
— Вы точно знаете? Вы видели его тело?
Надежда продолжала бороться с отчаянием.
— Я видел, его паспорт. На тело смотреть не пошел.
Я все еще держал в руках теплый корпус мобильного телефона. Позавчера молодой осетинский парень, расстрелял моих коллег. Третий день их тела лежат в морге цхинвальского госпиталя. Разумеется, парень поступил адекватно ситуации. И даже проявил известный гуманизм, доставив подстреленных ребят в больницу. При ожесточении, царящим в рядах осетин, он вполне мог бы прикончить их на месте и никто бы не сказал ему худого слова. Это у меня корпоративная солидарность стоит выше любых ура-патриотических эмоций, а для него это были просто грузино-американские гады.
Первый день войны,
Цхинвальская больница
В сентябре, когда я затеял писать эту книгу, мне захотелось найти Теймураза. В цхинвальской больнице он со мной особо не откровенничал. Я понимал его, лысый бородач с ньюсвиковской ксивой в кармане мог оказаться кем угодно, в другом кармане вполне могла покоиться красная корочка с надписью ФСБ. И теперь мне хотелось увидеть те события его глазами.
Я насел на Малхаза и на своих тбилисских теток:
— Найдите мне того раненного парня, он должен помнить меня, мы встречались в больнице.
Теймураз перезвонил мне через день, а еще через три недели я дождался от него небольшого текста:
«Нельзя было убегать, нельзя было убегать» — эта мысль проносилась в моём мозгу пока я лежал на асфальте и смотрел как толстый осетинский ополченец тщетно пытается нащупать пульс на шее у лежащего ничком, немного впереди Саши Климчука. Из ступора меня вывел этот же толстяк, пнув ботинком — «Вставай сука».
Я встал, впереди заметил как поднимают моего раненного редактора, позади него Гига Чихладзе лежал практически в той же позе что и Саша. «Ребята притворяются мёртвыми чтобы обмануть осетин» — возникла у меня бредовая идея, впрочем думать мне много не дали сразу же отволокли по направлению к полуразрушенным зданиям впереди попутно встречавшие нас осетины не упускали шанса причинить нам «физическое и словесное оскорбление» как я потом буду рассказывать в Тбилиси.
Американца оставляющего за собой кровавую полоску из простреленной ноги пронесли мимо. Меня завели в воняющий сыростью подвал и начали допрос.
— Кто такой?
— Журналист, пресса, репортёр…
— Фамилия.
— Кигурадзе.
— Грузин? Что ты здесь потерял? Ты с танками пришёл? Где твой отряд?…
Не помню сколько времени длился допрос, может минут 10–20, для меня они тянулись бесконечно, простреленный локоть всё сильнее и сильнее заявлял о своём праве на внимание. Да, я грузин, из тбилисской газеты, да американец вместе со мной. Нет, никаких войск с нами нет.
Невысокий осетин допрашивал меня уже на грузинском.
— Почему убегали?
— Испугались…
— А сюда ехать не боялись?
После этого он заявил что мы — грузинские шпионы и нас, скорее всего расстреляют через несколько минут, затем, Гига, как потом оказалось его звали, поинтересовался не болит ли у меня простреленная рука. Допрос продолжился уже в гараже, куда меня перетащили спустя некоторое время. Как я понял гараж был чем-то вроде временного штаба ополченцев, по крайней мере, туда всё время заходили новые осетины в военной форме и с удивлением рассматривали меня и американца. Гига поручил пьяному толстяку, который пинал меня час назад перевязать мне руку. Что тот и сделал, обильно полив рану водкой, после перевязки осетин вложил бутылку мне в одну руку, а в другую насыпал шоколадных конфет в форме зайчиков и медведей — «Ешь шоколад, скоро тебе совсем несладко будет» почти ласково добавил он.
