«Что происходит, куда я попал, что со мной?» — панические мысли возникали в его голове.
— Слушай, ребя, Вовку-то молнией шарахнуло, он даже имя позабыл! — восторженно взвыл один из парней помладше. И ему тут же прилетел хороший подзатыльник от Мишки.
— Ты чо, Гусь, радуешься, человек понять не может, что случилось, а ты смеешься! Сейчас еще получишь, понял? — зло выпалил тот.
— Да я, Миха, ничо, не радуюсь, так, удивился просто, — пробормотал мальчишка, названный Гусем.
— Вовка, ты как, пришел в себя или еще ничего не соображаешь? — обратился вновь Мишка к Челенкову.
Челенков, не слушая, начал лихорадочно осматривать себя. Да, точно, он — мальчишка, сухой, тощий, в старой гимнастерке и коротких штанах, на ногах разбитые сандалии, мокрые от дождя.
— Вовка, ты что, совсем псих? Отвечай, вспомнил чего или нет? — вновь закричал Мишка, в его голосе явно нарастала паника. — Батя точно нас отлупцует как сидоровых коз, когда со смены придет.
— А ты кто? — наконец выдавил из себя Челенков.
Вокруг послышались удивленные голоса.
— Ну, Вовка дает, придуривается только так!
— Да Мишка я, твой брат младший, ну что, вспомнил! — уже чуть не плача сказал парень.
— Нет, не вспомнил, — уже понемногу начиная соображать, сказал Федор Иванович. — Скажи, а что со мной случилось, я не помню ничего.
— Мы играли в футбол, потом началась гроза, все побежали в башню, ты начал под дождем прыгать, ну тут в тебя молния и ударила, — хором заговорили ребята.
Федор Иванович лихорадочно размышлял.
«Никогда не думал, что со мной случилось то, во что совершенно не верил, от удара молнии мое сознание переместилось в какого-то мальчишку».
Он напрягся, но кроме вертящейся на языке фамилии ничего вспомнить не мог и тут же уточнил:
— Миша, мы с тобой Фомины?
Тот радостно закричал:
— Вот видишь понемногу начал вспоминать! Давай пошли домой, а то мамка заругает, мы и так задержались. А я тебя по дороге проверю, может, что еще вспомнишь.
— Ну, пока ничего путного в голову не идет, — буркнул Вовка, то есть Федор Иванович, до которого в полной мере начало доходить, что он не в современном ему мире.
— Мишка, а день-то хоть какой сегодня? — спросил он, когда они уже шли вдвоем в сторону домишек.
— Ты и этого не помнишь? — вздохнул брат. — Сегодня второе июля 1947 года, запомнил?
Федор Иванович остановился, к его удивлению, он непроизвольно заплакал.
— Ты чо, Вовка, ноешь? — с удивлением в голосе спросил Мишка. — Ну, тебя, однако, и треснуло, ныть стал. Ты ведь, даже когда батя лупцевал, никогда не плакал.
Челенков шмыгнул носом и вытер его рукавом. Жесткая заплата больно ширканула по коже. Но слезы капать перестали.
«И ведь наверняка это переселение навсегда», — думал он. Но по мере того как они приближались к своему дому, в который ноги вели его сами, в душе тоска и уныние проходили, при мысли, что судьба дает ему шанс прожить еще одну жизнь.
Когда они вошли в грязный коридор, пропахший нафталином и дустом, Вовкины руки автоматически сняли сандалии и надели почти такие же домашние тапки.
Мишка первый прошел дальше, и когда Вовка последовал за ним, то обнаружил, что находится в маленькой кухне, в которой стоит спиной к ним худенькая женщина, что-то размешивающая в кастрюльке, стоявшей на гудящей керосинке.
На шум она повернулась к ним, и Вовка увидел лицо еще молодой женщины, чуть старше тридцати лет, когда-то очень красивой, но видимо, бремя забот и тяжелый труд раньше времени состарили ее.
Мама вначале поглядела на них с улыбкой, но затем ее лицо стало задумчивым, потемнело, а потом она произнесла:
— Ну, быстро колитесь, что стряслось, и не врите мне, я вас вмиг на чистую воду выведу!
Федор Иванович стоял молча, искоса поглядывая на Мишку, наконец тот решился и, как ухнув в воду, сказал:
— Мама, ты только не волнуйся, в грозу Вовку молния стукнула.
Женщина побледнела, оперлась о стол испачканными в муке руками.
— Вовик, это правда? — рыдающим голосом обратилась она к старшему сыну.
— Да, — коротко ответил Челенков.
— Давай скорей раздевайся, я посмотрю, что там у тебя, может, надо врача вызвать, — засуетилась она.
