— Под конец все стали госпитальными суднами, — сказал командир.
Высоко в ясном небе тянулись инверсионные следы. Справа болтались две пустые надувные лодки, наш кормовой бурун закачал их сильнее. На мостик пришел бортрадист и доложил, что принят сигнал бедствия от блокшива «Кап Белица»: налетел на мину, тонет. Склонившись над картой, командир определил место катастрофы; нет, мы не сможем оказать помощь, слишком далеко.
— Это безумие, Тим, — сказал штурман, — мы никогда не дойдем до Либавы.
Они молча обменялись табаком, набили трубки и одновременно закурили.
— Их самолеты... — сказал штурман, — их самолеты и подлодки топят восточнее Борнхольма все подряд.
— У меня приказ, — сказал командир, — в Курляндии нас ждут.
Когда мы остановились, спасательный плотик заскользил вдоль нашего борта, вниз полетел линь, один из двух босоногих солдат поймал его и закрепил за поперечину. Оружия у них не было, все свое имущество они завернули в плащ-палатку и попросили поднять на палубу прежде, чем сами покинули плот. Без нашей помощи они не взобрались бы по забортному трапу и до каюты не доковыляли бы. Только мы набрали ход, как с запада показались несколько самолетов; выскочив из-за горизонта, они помчались на нас бреющим полетом, — их пропеллеры в сверкающем диске, казалось, проворачивались то налево, то направо, как в кино. Еще ревела и квакала наша сирена, как пулеметные очереди вспороли фонтанчиками воду, прошили палубу, мостик, бак, швырнули на рею матроса-сигнальщика; наша спаренная установка развернулась и открыла огонь трассирующими, траектории снарядов легли выше.
Это был единственный налет. Убитого сигнальщика завязали в брезент — не зашили, а завязали — и, подвесив два груза, предали с кормы воде.
Штурман разговаривал с двумя босыми солдатами; они служили при штабе, которому удалось отплыть на вооруженном буксире из одного померанского порта. Ночью их протаранил какой-то танкер. Спасенные не хотели верить, что мы идем в Курляндию, и с испугом глядели на штурмана; тот, который говорил от имени обоих, попросил высадить их где-нибудь на берег. Они крепко держались друг друга. Штурман сказал, что по пути мы не зайдем ни в одну гавань, поэтому им придется оставаться на борту. Солдат, говоривший от имени обоих, тихо сказал, как бы самому себе:
— Но ведь идет к концу... может быть, уже все кончено.
Даже усиленное наблюдение ничего не обнаружило. Мы шли северо-восточным курсом, попадая временами в легкие полосы тумана, чуть просвечиваемые солнцем; море оставалось спокойным, ветра почти не было. Блуждающие колонии медуз передвигались равномерными толчками и придавали воде молочный оттенок; судно будто пропахивало поле, вдоль бортов ложились сверкающие отвалы. Однажды заметили на горизонте полосу дыма неизвестного происхождения. Тишина, простор, пустота внушали чувство безопасности, по крайней мере на какие-то мгновения казалось, будто мы плывем по заповедным просторам, где ничто не угрожает. Но мы несли боевую вахту. На всех постах — сидя или стоя — люди вели нескончаемые разговоры.
Весть принес на мостик радист; он сообщил ее не сразу, сначала рассказал о мерах по спасению «Кап Белица» — туда подошли четыре судна, в том числе два эсминца; затем изучил разложенные карты и прикинул наш курс, потом покурил на крыле мостика и лишь перед уходом, обернувшись, сказал:
— Что-то надвигается, что-то важное.
— Ты что имеешь в виду? — спросил штурман.
— Капитуляция, — сказал радист — Если не ошибаюсь, вот-вот объявят капитуляцию.
Впереди справа, на горизонте показался огромный белый корабль, шведский пассажирский пароход, желто-голубые полосы по бортам и на обеих трубах; он шел полным ходом, самоуверенно, под защитой нейтралитета. На тентовой палубе пассажиры в шезлонгах, наверно, закутаны в пледы из верблюжьей шерсти; парочки прогуливаются или в беспечных позах стоят у релингов, бегают стюарды с подносами.
Нелегко, стоя у штурвала, делать вид, что ничего не слышишь, и смотреть прямо перед собой, когда за спиной идет разговор.
— Что же делать, Тим, если это случится, что делать? — спросил штурман.
