Прошло две недели, письмо давно улетело на БАМ, Люся следом послала слезную телеграмму — Костя не отвечал. И вдруг я получил письмо, почему-то со штампом томского почтамта. Он в Томске?! Скорее всего, кто-то из новых знакомых летел в эти края, и Костя попросил бросить конверт в ящик — все быстрее, чем из поселка Молодежный… Я вскрыл и прочел: "Витя! Не надо меня дергать! Скажи ты им, в институте! Деньги для меня — тьфу! Вы живете как во сне со своими никому не нужными открытиями! А я просыпаюсь каждый час, прищемив себе руку железякой, или когда глаза трещат от света! И все больше, и все больше просыпаюсь! Ноу андестед?! Да здравствует огонь, топор, лом. деньги, бабы, сила, свобода, рыба в воде, соль… Прощай! И не пишите сюда — я отсюда уезжаю!.." На обратной стороне листочка карандашом было бегло набросано— я разобрал не с первого раза: "Говорят, в Тибете живут однокрылые птицы — летают попарно. У нас, слава богу, в стране все птицы двухкрылые, к прекрасно можно существовать одному. Паскаль: "Животные не восхищаются друг другом". (Интересно. почему он записал эту цитату? Ему так тяжело?..) Белинский: "Много людей живет не живя, а только собираясь жить". (О ком? Обо мне?..) Бальзак: "Никто не станет разыскивать скрытые добродетели. (А это к чему?!)
Трагедия, трагедия разыгралась в его душе, а я ничего не могу понять. Предлагали же ему кефир, штаммы которого он вывел с Утешевым, назвать "Ивановский" — отказался. Значит, дело не в неутоленном честолюбии? В чем? Я набрал номер домашнего телефона Люси — ответила дочь Света:
— Мама на ВЦ. Ламца-дрица-цэ-цэ…
Ах, да, да, гонимая совестью, мол, много времени убила лично на себя, Люся теперь считала даже вечерами на ЭВМ.
Хоть я и молчал, Света угадала:
— Это вы. дядь Вить?
— Да. Как твоя жизнь, Светлана?
— Моя? Разве у меня есть жизнь? Ах, конечно, если как способ существования белковых тел… — Навострилась девочка говорить, да на душе, видно, тревога. — Все реакции идут. Глаза сияют. Но это от слез, дядь Вить. А сколько света излучает одна человеческая слеза? Дядь Вить, вы все знаете.
— Я думаю… одну сотую люмена, — ответил я серьезно. С детьми надо говорить серьезно. И добавил. перед тем как положить трубку: — Надо быть оптимистом…
Встретив Люсю наутро в институте, я показал письмо.
— А мне не пишет! — воскликнула она. — Ну ясно! У него завелась…
— Изжога? — попытался я сострить, как всегда в таких случаях, чтобы обратить ее гнев на себя. — Мне п-показалось, б-буквы прыгают…
Она укоризненно воззрилась на меня.
— Когда так пишут, — тихо сказал я, — в ряд: сапоги, баба… грош им цена. Он просто набирает силы. Я о другом. Я думаю, куда бы он мог теперь рвануть?
Мы задумались. И Люся высказала неожиданную мысль, все-таки она умная женщина:
— А я думаю, Вить, темнит он! Если на Севере текучка кадров страшная, то на ударной-то комсомольской стройке… я думаю, на месте он. Сауны там… дискотека… Во всяком случае, еще можно застать! — И она побежала давать ему очередную телеграмму, рублей на пять, полную отчаяния и слез.
Прошло несколько дней — Костя не отвечал. Только вне очереди с Севера прилетел еще один перевод — на двести рублен.
Вечером Люся пришла ко мне. мокрая из-под дождя, который сонно и тепло сеял на лес, на Академгородок, — пришла, смяв в кулаке извещение о переводе.
— Зачем?! — Плакала она и шумела плащом. — Он что, издевается?! Я никогда не требовала от него денег!
В эту секунду я ненавидел женщин. Сидел в сумерках и ненавидел.
— Ну уж, — довольно недобро напомнил я. — А когда он свои корзинки раздавал — ты сказала: пусть платят?!
— Я сказала — хотя бы условную цену! Ведь он прожигал свои вечера! Люди предлагали — а он не брал. Чистюля!.. — Она опустила голову — видимо, чувствовала свою вину. — Потом стал брать. На коньяк. — Она тревожно посмотрела на меня. — Он никогда не пил водку! А сейчас, наверное, пьет?.. — Она хотела включить свет, но не нашла, где выключатель.
