Внимательный взгляд Бартона упал на мужчину, который плелся в конце группы. Монат, совершенно очевидно, не являлся человеком, но и этого парня трудно было отнести к роду Гомо Сапиенс. Вид его напомнил Бартону иллюстрации в книгах по естественной истории, изображавшие предполагаемый облик неандертальцев. Ростом около пяти футов, приземистый и очень мускулистый, он низко склонил голову на могучей шее. Его лоб
был низким и скошенным назад, череп — узким и продолговатым. За огромными мясистыми веками прятались темно-коричневые глаза. Нос представлял собой комок плоти, окружавшей ноздри. Выпирающие кости челюсти словно выворачивали наружу тонкие губы. Когда-то его тело покрывала шерсть — наверное, столько же густая, как у любой обезьяны, но сейчас, подобно всем остальным, он был лишен волосяного покрова. Его огромные руки казались способными выжать воду из камня. Он непрерывно оглядывался, как будто опасался, что кто-то может наброситься на него сзади. Люди сторонились его.
Вскоре, однако, к неандертальцу подошел высокий мужчина и заговорил с ним по-английски. По-видимому, он не надеялся, что слова его будут понятны — тут, подумал Бартон, скорее имеет значение дружеская интонация голоса. Подошедший был мускулистым юношей шести футов роста. Лицо его, с зелеными глазами, освещенное улыбкой, показалось Бартону очень привлекательным.
Юноша снова что-то сказал и усмехнулся. Сообразив, что к нему обращаются, древний человек отпрянул чуть в сторону и настороженно посмотрел на говорившего из-под низких, выдающихся вперед надбровий. Затем он тоже улыбнулся, обнажив огромные желтые зубы, ударил себя в грудь и произнес фразу на незнакомом Бартону языке; она прозвучала приблизительно как «Каззинтуйтруаабамз». Позднее Бартон узнал, что это было его имя и что оно означало «Человек-Который-Убил-Длиннозубого».
В группу входили еще пять крепких парней и четыре женщины. Двое мужчин знали друг друга еще при жизни на Земле, и один из них являлся супругом невысокой смуглой женщины. Все они были итальянцами или словенцами, жителями Триеста, умершими около 1890 года. Раньше Бартон никого из них не знал.
— Эй, приятель, — обратился Бартон к мужчине, говорившему по-английски. — Подойдите сюда. Как вас зовут?
Мужчина нерешительно приблизился к нему и произнес с ярко выраженным акцентом, характерным для жителей среднезападных штатов:
— Вы англичанин, не так ли?
Бартон протянул руку.
— Да. Я — Бартон.
Парень поднял лишенные волос надбровья, наморщив лоб.
— Бартон? — он наклонился вперед, всматриваясь в лицо своего собеседника. Затем произнес словно про себя. — Трудно сказать. .. Быть этого не может... — Он выпрямился и слеша склонил голову. — Меня зовут Питер Фригейт. Ф р и г е й т.
Оглянувшись на Моната, он натянуто продолжал:
— Не могу сказать определенно... Все так возбуждены, обескуражены. У меня самого такое ощущение, будто я распался на отдельные части. Но... мы здесь... снова живы... снова молоды... и не в аду... во всяком случае, пока. Я родился в тысяча девятьсот восемнадцатом, а умер в две тысячи восьмом — из-за того, что сотворил этот пришелец... Хотя я не виню лично его... ведь он только защищался...
Голос Фригейта перешел в шепот. Он нервно улыбнулся Монату.
— Вы знакомы с ним? — спросил Бартон, указывая на Моната.
— Не совсем, — немного помявшись, ответил Фригейт. — Я, конечно, видел его по ТВ... много слышал и читал о нем.
Он протянул руку так, словно ожидал, что она будет отвергнута. Монат улыбнулся, и они обменялись рукопожатием. Потом американец повернулся к Бартону:
— Мне кажется, нам стоило бы держаться вместе. Так безопаснее.
— Почему? — спросил Бартон, хотя причина ему была достаточно ясна.
— Вы же знаете, какими низкими могут быть люди, — ответил Фригейт. — Как только они привыкнут к новому положению дел, тут же начнется борьба за женщин, еду и вообще за что угодно, представляющее ценность в глазах алчных мерзавцев. И я полагаю, что нам следовало бы подружиться с этим неандертальцем... или кто он там еще. Такие парни будут незаменимы в драке.
Казз — так его назвали впоследствии — казалось, жаждал, чтобы его приняли в компанию. Но, в то же время, он подозрительно озирался, когда кто-нибудь оказывался слишком близко к нему.
