Большинство рыбаков сели в лодки, чтобы промыслить рыбу к утреннему базару на острове Маргариты, остальные поднялись наверх. Кеденнек тоже вернулся к себе. Гулль следовал за ним, они не обменялись по дороге ни словом и так же молча легли спать. Гулль по-прежнему ночевал здесь. Его по-прежнему не разыскивали, вокруг него сплотилась вся деревня, он был в безопасности. Кеденнек сразу уснул от усталости. Гулль лежал на спине, в его глазницы была неотвратимо врезана площадь, огромная, до ужаса белая, только она еще белела, вокруг сгустилась темень, а там, позади конторы, огни, опущенные ставни — все это с бешеной быстротой снова пронеслось у него в голове, точно сквозь сводчатые ворота, он снова кричал: «Вперед!» — и снова кулаки, и грохот, и осколки, и вой, и «Вперед!», и красное, и все вперед, и огонь. Но постепенно все успокоилось, и наконец только сумрачный, размеренный шаг Кеденнека, поднимающегося в гору с ним рядом. А затем улеглось и снаружи и внутри, стало темно и тихо. Гулль думал: «Что уже несколько месяцев так цепко держит меня в этой бухте, в этой дыре?» Он приподнялся. Если уезжать, то не медля, не откладывая ни на минуту. Отложить на утро — значит никогда уже не выбраться, никогда — это не укладывалось у него в голове, это превосходило всякое понимание.
Дверь отворилась, вернулся Андреас, он хотел было ехать с рыбаками, но отдумал.
— Андреас! — окликнул его Гулль.
Андреас поднялся и прилег рядом с Гуллем.
— Едешь завтра на рынок?
— Еду.
— А долго туда добираться?
— Пять часов.
— Не можешь ли отправиться сейчас, мне надо сматываться.
— Отчего же, могу.
Некоторое время оба молчали. Андреас старался в потемках разглядеть лицо Гулля. А тот думал: «Что за вздор я мелю?» Ему захотелось ухватиться за руки Андреаса, за стол, за стены, чтобы никто не мог его отсюда оторвать. «Кто сказал здесь в потемках, будто я хочу смотаться?» — думал он.
Кто-то подошел к ним ощупью: Кеденнек.
— Оставайся дома, Андреас, я еду с Ником, — сказал он. — В лодке есть место еще для одного, я прихвачу его.
— Никуда я не поеду, — заявил Гулль, — некуда торопиться, успеется.
Кеденнек помедлил, он хотел еще что-то спросить, но все чересчур устали, было уже не до разговоров.
В Бле и Эльнор были посланы гонцы оповестить народ, чтобы все в ближайшее воскресенье явились на собрание. Здесь уже несколько дней находились полицейские из Себастьяна. Шесть или семь молодых рыбаков по указанию служащих пароходства были на этих днях отправлены в город. Событие это произвело в деревне не слишком сильное впечатление. Катарина Нер, ходившая последнюю неделю с зареванным лицом, устыдилась, что подняла такой шум из-за того, что в дальнейшем постигло и других женщин; все они надеялись на более или менее скорое возвращение своих мужей.
Воскресным утром — конторы были уже отремонтированы — ждали рыбаков из соседних деревень. В тот раз на зимнее собрание они явились с самого утра, а тут время уже близилось к полудню. Когда наскучило ждать, решили покамест собраться наверху. Потолковали о том о сем, пока не приспело время обеда. Тут народ спохватился, что из окружных деревень так никто и не явился. Местные сидели в распивочной, оставив для пришлых лавку, ступени и задние столы. Однако и теперь всё еще не решались разойтись. Это пустынное светлое помещение, где только в одном конце беспричинно сбились в кучу люди, нагоняло тоску. Поначалу они излили свою досаду в проклятьях по адресу людей, которые поленились или побоялись прийти на зов. А потом и вовсе умолкли. Было светло и жарко. Гулль сидел с рыбаками. Внезапно, словно невидимый груз с потолка свалился — и именно в эту точку, — он почувствовал на черепе тяжесть страха, который точно кулаком придавил его к земле. Прошлой ночью, у Кеденнека, он еще стыдился своего страха, а сейчас — ничуть. Этот страх возник не в сердце, он не пробился наружу изнутри, это страх словно бы и не касался его лично, он не имел к нему никакого отношения, а исходил откуда-то извне. Этот страх был той тенью, которую отбрасывает на людей беда, когда она так близко, что можно коснуться ее рукой.
