Мне показалось, что Родольфо совсем не изменился со школьной поры. Гладкое лицо с красивым смеющимся ртом.
«Я был здесь на конгрессе, — ответил я. — Рано утром отплываю на польском пароходе».
«Тогда пойдем выпьем по рюмочке коньяку, — предложил Родольфо. — Подожди, я позову жену. Она одна из тех одержимых за карточным столом».
Он обратился к одной из картежниц, она нехотя подошла к нам.
«Поздоровайся, детка».
Она улыбнулась уголками губ. В ее пышных каштановых волосах, словно случайно забытый, сверкал большой гребень, усыпанный жемчугом. Белоснежное, как ее кожа, гладкое платье облегало высокую, стройную фигуру. Я похолодел. Передо мной стояла Мария Луиза. Ее глаза, серьезные и строгие, смотрели мне прямо в лицо, словно она призывала меня молчать во что бы то ни стало.
«Он уезжает рано утром, — сказал Родольфо. — Я думаю, мы посидим немного вместе».
Женщина повернулась к нему.
«Прости. Но сейчас самый напряженный момент в игре».
Когда я увидел ее лицо в профиль и услышал тембр ее голоса, я вдруг усомнился, что это Мария Луиза. Ведь мог же Родольфо жениться второй раз и найти жену, похожую на первую — ту, что умерла.
«Мы сядем к вам за стол и поглядим немножко…»
«Нельзя, — возразила его жена детским, несколько робким голосом, который принадлежал живой и незнакомой, а не умершей. — Говорят, это приносит неудачу…»
Родольфо засмеялся:
«Эти сумасшедшие бабы каждый вечер проводят за картами…»
«Он всегда преувеличивает, — сказала женщина, — не верьте ни единому слову». И когда она снова повернула ко мне лицо и проговорила эти слова тихо и решительно, я опять почувствовал острую боль в сердце и мучительное сомнение: ты ли это, Мария Луиза?.. Я сказал:
«Мне нужно очень рано уезжать. А потому пожелаю вам обоим всего доброго».
Родольфо пожалел, что мы так скоро расстаемся. Он думал, что мы выпьем коньяку, а когда игра кончится — должна же она когда-нибудь кончиться, — вместе поужинаем.
Мы пожали друг другу руки. Женщина, которая была или не была Марией Луизой, снова пристально посмотрела на меня. Мне почудилось, что взгляд ее исполнился грустью, словно ей тяжело прощаться со мной…
Я тут же изменил свои намерения. Я вернулся в душную комнату. Бросился на постель и пролежал несколько часов. Две мысли сталкивались в моей голове: это она, это не она.
Может ли человек настолько измениться, чтобы, забыв нашу прекрасную юность, остаться приклеенным к карточному столу? Может? А почему бы и нет? Общаясь с Родольфо, можно сильно измениться. Тогда нет причин грустить о ней. Забудь ее. Как я могу забыть ее, мою, умершую! Это была не она. Когда она наклонила голову, украшенную этим большим гребнем, она была совсем чужой…
Но ведь в прошлый мой приезд в эту страну Эмма подкараулила меня, чтобы подробно описать, как Мария Луиза утонула, так сказать, по моей вине, после долгого и тщетного ожидания. А бессердечная Элиза посмеялась над этим невероятным предположением. Хотя и она подтвердила, что Мария Луиза умерла. Она утверждала, что Родольфо сделал Марию Луизу счастливой. Она погибла в результате несчастного случая. Но она наслаждалась жизнью вплоть до последнего часа.
Если все это правда, правдой может быть и то, что она полностью изменилась. Тогда возможно и самое страшное. Тогда возможно, что Родольфо, с которым она была счастлива, послал Эмму в порт внушить мне, что Мария Луиза умерла, чтобы я не помешал их благополучной жизни. Ее подруга Элиза, холодная как лед и безразличная ко всему, кроме музыки, также обманула меня. Они каким-то образом поняли, что в тонкой как волосок ниточке воспоминаний о нашей общей юности таится намек на опасность. Нет, лучше причинить страдания мне и избавиться от этой опасности.
Знала ли Мария Луиза об этом обмане? Может быть, даже сама участвовала в нем? И это возможно. Это было бы только частью ужасной, сводящей с ума перемены, происшедшей в ней. А может быть, от нее просто скрыли мой приезд, когда мое имя появилось в списке гостей, приезжающих на выставку в Сан-Паулу? Потому что они чувствовали — она не перенесет встречи. Еще не перенесет. Но сейчас, сегодня вечером, она ее перенесла.
