- Где все люди?
Тот хитро заулыбался и сказал:
- Иди вон, спроси у немцев, они тебе расскажут, куда подевались люди. Нету людей. Ответ мне не понравился и больше ни у кого ничего я не спрашивал.
Перебежчик был предателем от души. Мало того, что он предал своих товарищей по отряду, да еще выдал немцам самое ценное для партизан - большой склад продовольствия. Казаки вытащили из ямы мешков тридцать или сорок пшеницы. Все это было погружено на сани и мы без помех по снегу поехали домой. Присутствия партизан поблизости никто не заметил. Когда мы проезжали через лес, немцы для храбрости по лесу дали несколько очередей из автоматов. Лес проехали тоже спокойно. Выгрузив партизанское зерно в сараи, ездовых, мобилизованных крестьян, отпустили домой.
Другой раз, примерно через неделю, весь эскадрон выехал на войну с крестьянами лесные деревни, верхом на конях. За день до этого в район прибыли немцы в волчьих шкурах поверх солдатских френчей и со значками на пилотках 'мертвая голова'. В этот день они выехали на подводах несколько раньше нас. Мы их догнали при въезде в село, в которое ехали. На середине дороги стоял брошенный советский танк. Мы его объехали стороной. Тогда у меня в голове появилась фантастическое желание: вот было бы хорошо, если бы в танке сидел русский танкист и из пулемета врезал бы по ним, всем этим казакам да немцам. Но танк молчал, и мы проехали мимо, не обращая на него никакого внимания. Куда мы все ехали, никто ничего не знал. По дороге казаки говорили, что таких складов, какой уничтожили в прошлый раз, у партизан много. Они собирают продовольствие в деревнях у населения. Чтобы партизаны не смогли восстановить свои склады снова, нужно, чтобы не было сел и людей в них.
В этот раз было не похоже, чтобы мы ехали потрошить партизанские склады. Не было саней с нами, да еще, зачем-то появились вот эти немцы в звериных шкурах. Это был недобрый признак. Может быть, в самом деле, немцы, чтобы уморить партизан голодом, решили ликвидировать их базы снабжения. Попросту говоря, уничтожить села. Это был немецкий метод борьбы с партизанами, потому они и жгут села. Сколько уже сожгли. Разговоры меня пугали, тревожили, и я все время пытался угадать, куда же и зачем мы едем. Казаки шутили, иногда пели песни: 'Ой, ты Галю, Галю молодая, спидманули Галю, забралы с собою'. Я тоже подпевал.
Немцы иногда пользовались мной, как переводчиком, потому я ехал в первых рядах ближе к ним. Когда эскадрон уже въехал в село, к нам, ехавшим в первом ряду, подъехал офицер и приказал занять дом на пригорке при в въезде в село. Так мы и сделали. Подъехав к дому, привязали к изгороди коней. Казалось, дом был пуст. Никто нас не встречал. Когда вошли, то оказалось, что там жили две молодые женщины и старуха, их мать. Встретили нас приветливо. Иначе не могло и быть, мы могли обидеться и расправиться. Познакомились, разговорились. Казаки шутили с женщинами, те тоже отшучивались и, как бы, между прочим, пытались узнать цель нашего приезда. Мы делали умные липа, что-то двусмысленно отвечали, но что-либо сказать вразумительное не могли, ибо сами ничего не знали.
Минут через пятнадцать-двадцать одна из них вышла во двор. Потом через приоткрытую дверь позвала мать, за ними вслед вышла и другая женщина. Они долго не появлялись, и кто-то из казаков решил проверить, куда это они подевались. Не прошло и минуты, как он снова вбежал в дом, бледный и растерянный. Он что-то хотел сказать, но по-видимому не мог подобрать правильных слов, стоял по середине избы и единственное, что он сказал, это было 'братцы'. Потом он сделал рукой непонятный жест и снова выбежал на улицу. Все поняли, что произошло что-то страшное. Мы выбежали вслед за ним. Над деревней стоял густой дым. Внизу в разных местах горели дома. Все сразу стало понятно, немцы жгут деревню. Женщины, хозяева дома, куда-то исчезли, а мы стояли и сверху с пригорка смотрели на дела европейских пришельцев, перепуганные неожиданным поворотом событий. Мы молча возмущались и не знали, что делать. Они же, женщины, знали, что им делать. Благоразумно, молча и незаметно, куда-то сбежали.
