Воспоминания русских крестьян XVIII — первой половины XIX века - страница 7

.

Биография начинается перечислением тех невзгод, которые «герой» пережил в детстве. Восьми лет «отдан был в пастухи», работал «за пятьдесят копеек целое лето»; трудясь к тому же во время сенокоса («до пробуждения товарищей косил траву с столь великим усердием, что чрез то приобрел уважение»). И тут, как водится, явилось ему знамение: «Осень в прохладных и мокрых днях от проливных дождей и бурь часто загоняла меня искать убежища в густоте кустарников. В один день, испытав всю жестокость непогоды, едва имея силы укрыться под куст, отчаяся, лишася надежды на образ жизни моея, воскликнул: „На что меня мать родила!“ Сии слова были последние в унылых и тягостных моих рыданиях. Как вдруг нечто сверхъестественное проникло меня и поразило слух мой; внимание мое отверзлось, и все чувства мои были осенены благодатию; глас свыше разлился в душе моей; я оный слышал в сих вловах: „Господь тебя на труды поставил, не тужи, молись Господу, и ты будешь богат!“ Неведомая радость и утешение озарили сердечное мое движение…»

Знамение — дело серьезное. Будущий купец 1-й гильдии внял голосу свыше и «пустился в неизвестный путь» в далекий Питер. Ведя «жизнь трудовую и неусыпную», занимаясь «благодеяниями» и почитая Господа, он вдруг разбогател. Каким именно образом разбогател — биография сообщает туманно и иносказательно, но «твердое упование на всемогущество Божие» сделало свое дело: герой стал тем, кем он стал. «Житийная» схема, положенная в основу этой биографии, показательна и для ранних воспоминаний крестьян, волею судеб ставших купцами либо даже дворянами и владельцами собственных поместий, как псковский грамотный мужик Леонтий Травин, чьи «Записки» открывают настоящий сборник.

В ряде воспоминаний на эту схему накладываются романтическая экзотика и почти приключенческая «авантюрность». Вот, к примеру, маленькая «автобиография» крестьянина деревни Юшково Емецкой волости Холмогорского уезда Архангельской губернии Ивана Петровича Спехина: о событиях необычайных и необыденных крестьянин повествует просто, скупо и буднично.

«Родился я марта 30 дня 1785 года. На четвертом году моей жизни мать моя умерла. На седьмом году я уже умел читать и писать так хорошо, что мог читать на клиросе в церкви часы. От отца я остался на девятом году, по своему желанию поступил в мальчики к купцу в Верховажском посаде Алексею Лукьяновичу Лазареву. Через два года, переселившись в Архангельск, я поступил в услужение к советнику губернского правления Ивану Петровичу Владимирову, у которого жил три года. Затем некоторое время жил дома, в деревне. А в 1804 году нанялся в матросы к Власу Ермолину с тем, чтобы отправиться в Лондон на корабле, нагруженном пшеницей, куда пришли благополучно и товар сдали».

Обратим внимание на стиль этих подлинных крестьянских записей. Стиль почти пушкинский: архангельский мужик нутром чувствует, что «первые достоинства слога» суть «точность и краткость». Вдумаемся, что стоит за скупыми сообщениями: на четвертом году жизни остался без матери, а на девятом — без отца и вынужден был «поступить в мальчики» в чужую деревню. И неизвестно как, на седьмом году обучился грамоте. Если просто сопоставить факты детства этого мужика с приведенными выше деталями детских лет «купца первой гильдии», то должны будем согласиться, что этому потруднее пришлось… Но — никаких жалоб: сухой деловой стиль.

То, что произошло с Иваном Спехиным дальше, — вообще происшествие чрезвычайное, на тринадцать следующих лет оторвавшее молодого человека от родины. Но повествуется об этом событии так же просто и буднично:

«Перезимовав там (в Лондоне. — В.К.), весной собрались с одним балластом в обратный путь в Россию. Но только перед самым отходом я выехал со штурманом в город для разных покупок; штурман пошел в город, а я остался караулить шлюпку. С двух до пяти часов он где-то ходил, наконец пришел пьяный до зела и отпустил меня ненадолго походить. Возвратившись через полтора часа, я не нашел ни его, ни шлюпки: он уплыл без меня.

Таким образом, на закате солнца, за восемь верст от корабля, я остался один в незнакомом городе, не умея говорить; денег от разных покупок нисколько не остаюсь. Пришел к жиду и у него приютился на ночь. На другой день в 10 часов он повел меня в Ост-Индскую контору и там отдал в матросы, получив за меня пять фунтов (то есть 100 р. по тогдашнему курсу). Отсюда же меня отослали на корабль, отправлявшийся в Индию, не спросив ни паспорта, ни моего согласия на отправку. Жид из полученных денег ничего не дал мне, только привез после койку и одеяло.