Вследствие того, по приказанию его, съездил я в заводской город Екатеринбург и исходатайствовал от главного заводского правления подорожную на одну только почтовую подводу, и вышесказанного 22 марта, в понедельник, он меня из Уткинского заводу отправил. Я поехал с несказанного радостью к своему отечеству, от которой нескоро мог опамятоваться, что я из Сибири выезжаю, но при том еще думал: не миновать, чтоб обратно не быть в Сибири хотя на время, и потому не старался забрать свое иждивение, даже я дичь небольшое количество там же оставил, отправившись в путь. В восемь суток до Казани, более тысячи верст, зимнею дорогою, на санях, переехал благополучно, имея при себе только одни сумки переметные, с рубашками и прочим; от Казани ж, поелику сделалось тепло и везде малые речки разлились, да и Волга уже от берегов отставала, то езда моя стала весьма затруднительна, ибо около восьмисот верст до Москвы ехал я две недели, так что в некоторых местах и пешком шел, данные ж от приказчика на прогоны деньги одиннадцать рублев еще до Москвы все издержал; приехал в Москву в самый день Святой Пасхи, апреля 11-го дня 1759 года, поутру, во время ранней обедни, и был в Кремле, в соборе Благовещения Пресвятой Богородицы; квартиру имел в доме графском, на Знаменке, в коем управлял господин асессор Александр Федорович Шашкин, и как к нему явился, то, выспрашивая о проезде моем, узнал, что уже деньги у меня на прогоны все издержаны без остатку, без просьбы моей об оных сам выговорился: «Если б-де здесь меня не было, то кто бы тебя оными снабдил, и как бы ты до Петербурга доехал?» Наконец сказал, что он даст мне прогоны и завтра отправит. Я, услышав сие и видя нечаянно воспоследовавшую ко мне милость Божию, благодарил за таковой промысел Вышнего и на другой день, во вторник, из Москвы отправился; к счастью же на первой почте, в деревне Черной, от Москвы в 28 верстах, нашел я медлящего за разгоном почтарей трубчевского купца Василья Львова сына Козлова, у которого в подорожной написано едущих два человека, а прогоны одинакие, а у меня двойные, то и согласились мы, для уменьшения платы прогонов, ехать обще по его подорожной, поелику у него товарища не было, а прогоны платить пополам; в таком случае последовала мне та выгода, что я из выданных от Шашкина двойных прогонов издержал только на одинакие, и то половину; следовательно, не больше вышло шести рублей, а четырнадцать осталось мне на мои нужды; видя о мне таковой промысел Божий, особливо во время нужды, в странствовании, паки благодарил Творца моего и Заступницу Пречистую Богородицу.
По приезде в Петербург подал я графу свои рапорты с надеждою действия их скорости, поелику в них требовано о восстановлении к заводам того, что немцем Шлотом упущено; но в продолжение времени усмотрел я, что граф мало о том стал думать, и со дня на день оставалось так как бы в забвении, частью от природного графского нерадения, частью же от разврату и пронырства находящегося при нем управителя, немца же Ивана Григорьева, прозванием Какса, который, как я известился, был племянник вышезначащему Шлоту, и его рекомендацией принят и определен на заводы директором; следовательно, ему нужно всеми силами защищать его и затмевать приказчика нашего представления. Что же я помимо его прямо графу подал рапорт, за то подпал я гневу его и мщению, по которому желаемый ко отечеству путь мой пресекся. Из сего научало меня, что на свете все превратно, жизнь наша маловременная непостоянна и надежда обманчива, и сего ради нужно человеку быть в рассуждениях осторожну и мыслями не утверждать себя во время благополучия, якобы оное у него неподвижно, не унывать напротив того в случае прискорбности, потому что, прося помощи Божией, получишь избавление, и течением времени минуется.
Я сначала, не знав тайных оного управителя ухищрений, ожидал вожделенного часа, когда меня отпустят домой, но вместо того, прожив шесть недель, услышал, что определен я на кирпичной завод, под видом якобы для смотрения, в самом же деле в наказание, потому что оной был совсем пустой, кроме одной избушки, при нем ничего даже и работников не было, где бы в безлюдстве в пустом месте скука довольно бы меня наказать могла. Нечаянное сие оскорбление понудило меня промышлять, как бы избавиться. Наконец, вздумал я сам собою написать графу прошение, в котором изъяснял на управителя свою жалобу о его мщении. Подав, услышал от него, что он отпустил меня в дом, чему несказанно радовался. Но управитель, узнав о сем, еще наиболее раздражен стал и едва не навел мне побоев, от чего единственно Бог невидимо защитил и мстительную его злобу удержал и против воли его устроил мне путь к возвращению в отечество.
