К концу монолога он как бы сам опешил и — стоял на сцене, отирая платком испарину: "Зо Мусс Ман Шпилен"[339], — кажется, вырвалось у него.
Это была уже не в потенциальном смысле игра великого "артиста", а в совершенно реальном.
На другой день я сказал доктору: "Херр доктор, — вчера я вас некоторое время ненавидел, когда вы были чертом".
Он — значительно мне улыбнулся в ответ и сказал фразу, слов которой я не запомнил; но смысл которой — таков: "На то мы и "оккультисты", чтобы знать замашки и мины этого господина" (он разумел черта).
Этот разговор происходил в дни моего окончательного отъезда в Россию (в 1916 году). Образ ЧЕРТА, каким вырисовывался [вырисовался] он у доктора, как бы вооружил меня ЗНАНИЕМ, неперадаваемым книгою; в этой "игре" — не было сцены; и забывалось, что это — импровизация; в "игре" — не было игры.
Был — сам черт.
Вот почему я и утверждаю: доктор был великим артистом.
12
Что он был спецом сцены, — об этом свидетельствует М. А. Чехов, утверждающий, что драматический курс дает ответы актеру на такие детали, о которых не подозревает ни зритель, ни большинство театральных критиков, "зрителей": еще "зрителей".
Доктор же, по Чехову, "спецу", — "спец" чистой марки.
13
В связи с простейшей инсценировкой, как грибы, росли проблемы: декламации, жеста, костюма, освещения; все то, что существует теперь в ряде учреждений — в Дорнахе и Штутгарте ("Эвритмеум" — с пятилетним курсом, дорнахская школа "Декламации") — все это уже выращивалось на карликовых постановках в Дорнахе — рукой доктора: за всем он стоял; и — все ТОЛКАЛ. Разве не оригинален был безумный по смелости опыт разрешения постановки последней сцены "Фауста" В ЖЕСТЕ, а не в слове; слово выделилось в "чтеца": чтец — Мария Яковлевна; характеры же гиерофантов, ангельских групп разрешались: в цветом костюмов и шарфов; понадобились паузы; понадобилась паузам — музыка; в Дорнахе были представители всех специальностей; не было лишь музыкантов исполнителей; но — был: композитор Стютен, да несколько любителей; были: рояль, скрипка, виолончель, какая — то труба, приволокли откуда — то два турецких барабана, литавры; и вот — к инвентарю инструментов была написана Стютеном музыка (вовсе недурная); он сам стал во главе кучки любителей; организовался спешно оркестр; но кого посадить за второй барабан, за литавры, за какие — то "мистические" трещотки? Я не понимаю, как я, можно сказать, своею волею влез в "барабан": так хотелось хоть чем — нибудь помочь; под руководством СТЮТЕНА — ничего: справился; и гудел, изображая гром и взвизгивая литаврами под ритм палочки Стютена; а публика слышала — МИСТИЧЕСКИЕ ЗВУКИ; роль БАРАБАНА в оркестре была — в возбуждении у зрителей чувства тайны.
Все было в частях — убого: костюмы — тряпочки; музыканты — "вторые барабанщики", как я, НО ЦЕЛОЕ, могу засвидетельствовать, производило глубокое, сильное впечатление; и главное: была разрешена проблема постановки "мистической" сцены "Фауста" — в жесте и в паузе.
Автор ЦЕЛОГО — конечно, доктор.
14
Впервые эта сцена поставлена в августе 1915 года — в критический момент дорнахской жизни, когда наш "холм", так сказать, во всех направлениях был окуриваем СЕРНЫМ дыханием клевет и СПЛЕТЕН: на общество; возникающих и вне общества, и — внутри общества; молодежь — падала духом; думаю, что одной из задач доктора было желание — молодежь: отвлечь и развлечь; но ДЕЙСТВИЕ сцены "Фауста" — превысило это задание. Впечатлением "Мистерии" дохнуло со сцены — вопреки убожеству исполнителей и средств: и в струе этой МИСТЕРИИ как бы замерло все темное; атмосфера ПРЕСУЩЕСТВИЛАСЬ; до дня представления переживалась безвыходность положения; после — началась борьба добрых начал со злыми: с НАДЕЖДОЮ победить; и таки: ПОБЕДИЛИ.
Но моментом слома настроения — пресуществлением атмосферы Дорнаха действием сцены "Фауста", воспринятым, как мистерия.
И — как нарочно: в начале представления разразилась сильная гроза; все померкло; удары грома и блески молний в окна аккомпанировали — разговору трех гиерофантов и принесению души Фауста; с момента же появления Небесной Матери — солнце глянуло из туч; мы шли на представление в душный полдень, когда собиралась гроза; мы выходили: в сияющий, освеженный солнечный день. В сцене есть строчка:
