Я спросил его, отчего он не убил свое звериное «я», вместо того чтоб убивать других. «Я пробовал, — отвечал он, — но не смог, боялся смерти». На мой вопрос, как же он, давши арестантское слово, все-таки бежал, Чернов ответил: «Я не нарушил арестантского слова, данного его высокоблагородию господину начальнику Львову; пока сидел у него в тюрьме, я не бежал, даже при отпертой двери шагу бы не сделал. Новому начальнику я моего арестантского слова не давал». Присутствующие признали правоту Чернова, жизни он недостоин, но не за нарушение арестантского слова; вообще после перевода Львова в Алгач надо было и его переправить туда же.
Смотреть на сломленного Чернова было страшно. Этот жестокий человек рыдал, все тело его сотрясалось от душевного волнения, глубоко посаженные глаза метали взоры, в которых проглядывал тот самый зверь-убийца. Мне казалось, перед нами и правда не человек, а дикий зверь. Голова у него была несоразмерно большая, лоб и затылок нависали горой, нос крупный, резко очерченный, подбородок и нижняя челюсть выдавались вперед, уже седеющие волосы космами падали на бородатое лицо. Это зрелище побудило меня изменить первое мое распоряжение и поместить его не в тюремный карцер, а в лазарет. Там на него надели смирительную рубашку и заперли в камере для буйных, где он рычал всю ночь. Затем его отправили в Иркутск, в сумасшедший дом. Что с ним сталось, я не знаю.
Сведения о массе его головы вкупе с фотографией и записью его рассказов я вместе с другими экспонатами послал в Петербург на Тюремный конгресс 1888 года.
В мое время в Каре случались и убийства, каравшиеся смертью через повешение. При наличии смягчающих обстоятельств преступник мог выбирать — виселица или сотня плетей.
Плеть, впоследствии, как и наказание женщин розгами, упраздненная бароном Корфом, состояла из короткой рукояти и плетеного шнура толщиной примерно в два пальца, а длиной более метра. Шнур этот был очень туго сплетен из узких ремешков и завершался тремя хвостами потоньше, тоже плетеными, с узлами на концах. Форму этой плети исстари точно предписывал закон, а хранилась она в запечатанном ящике, под стеклом, в управлении. Только в случае экзекуции ее выдавали палачу.
Хотя по должности присутствие на этих отвратительных расправах не вменялось мне в обязанность, однажды я все-таки решился на это. Речь шла об убийстве: двое преступников — мужчина и женщина — жестоко убили двух арестантов и двух их детей. Мужчину повесили, женщина получила сотню плетей и в результате тоже скончалась.
Все персонажи были из вольной команды. Убийцы — арестант Курносов и его сожительница, полковничья дочь Люба К., — за сорок рублей купили у убитых домик, но пожалели об уплаченных деньгах и решили отнять их у продавцов. Ночью пробрались к ним в дом, топором раскроили черепа родителям и потребовали от детей — десяти и двенадцати лет — показать, где спрятаны деньги. Детей, которые то ли не знали, где деньги, то ли не хотели говорить, они страшно пытали — жгли огнем и душили. А когда и это не помогло, распороли им животы, вытянули наружу кишки, приколотили гвоздями к полу и стали за ноги по этому полу волочать. Проходивший мимо ночной сторож, тоже арестант, заметил свет в доме и надумал зайти погреться. В окно он увидел, что творится с несчастными детьми, сбегал за охраной, и убийцы были схвачены на месте преступления. В детях еще теплилась жизнь. Когда у них изо рта вынули кляпы, они рассказали, что произошло перед тем, как их начали пытать.
Курносова приговорили к повешению, Любе предоставили выбор — виселица или сотня плетей. Она выбрала плеть. На казни Курносова я присутствовал до конца, но, когда началась экзекуция плетьми, после десятого удара ушел, не в силах смотреть на это жуткое наказание.
Виселицу поставили во внутреннем дворе тюрьмы. Когда палач Архипка, малорослый татарин с отвратительной физиономией, прицепил к перекладине веревку с петлей, ворота тюремного двора отворились, пропуская процессию. Впереди шел прокурор, зажав под мышкой папку со смертным приговором. На некотором расстоянии за ним следовал Курносов, а рядом с Курносовым нетвердой походкой семенил поп, увещевая его, но Курносов не обращал на него внимания. С другой стороны от приговоренного шла старуха арестантка, известная в Каре ведьма и гадалка. «Вот видишь, голубчик, — ругала она Курносова, — до чего тебя жадность-то довела. Дал бы мне тогда рубль, который я просила за гадание, я бы тебя беспременно остерегла. А теперь прямиком в ад к чертям отправишься». — «Ты, старая карга, во всем и виновата, накаркала мне беду! — крикнул ей Курносов. — Погоди, ужо и тебя черти заберут!» Следом за ними шел караул, а дальше кучка арестантов из вольной команды и из тюрем.
