Аля, вслушиваясь в разговор матери с гостем, спросила:
— Марина, это пришел грабитель?
— Аля, пожалуйста, помолчи.
Гость рассмеялся с хрипотцой.
— Она вас по имени называет? Вы для нее Марина? Забавно.
— Я всегда называю Марину Мариной, — сказала Аля.
— Она называет меня Мариной, — пояснила Марина.
— Странность какая! Так вы согласны, сударыня?
— Аля, — приказала Марина, — принеси мое кольцо.
Аля послушно спрыгнула с кресла и вышла в соседнюю комнату. Через минуту вернулась и протянула матери перстень с печаткой. Позднее, когда Марина подарила мне сделанную ее руками тетрадку и исписала ее своими стихами, на серой обложке тетрадки она отпечатала на сургуче трехмачтовое судно. Ныне сургуч растрескался, но на нем еще ясно виден парусный корабль о трех мачтах. Перстень был морской, самодельный и с надписью на внутренней стороне: «Тебе моя симпатия».
Перстень Марина протянула грабителю.
— Пожалуйста. Больше у меня нет ничего. Это все мои драгоценности.
— Довольно странно, — разочаровался гость, но к перстню и не притронулся.
— Однако деньги у вас, сударыня, быть должны. Без денег вы и до границы не доберетесь.
— Денег я еще не собрала, — пожала плечами Марина. — За стихи платят так мало. А сейчас особенно.
— Стихи? А разве вы пишете стихи, сударыня?
— Моя Марина известный русский поэт, — раздраженно заметила Аля. — И даже очень хороший поэт!
— Сударыня! Умоляю! Прочтите мне ваши стихи!
— Сначала я положу оладьи на сковородку. Пускай себе жарятся. А пока я прочту вам, раз вам хочется послушать мои стихи.
Она читала, опершись рукой о пол и вся отдавшись ритму стихов.
Доблесть и девственность!
Сей союз
Древен и дивен,
как смерть и слава…
Марина прочла еще четыре или пять своих последних стихотворений.
— Сударыня, я поражен. Вы настоящий большой поэт! Простите, я до сих пор не знаю вашего отчества.
— Ивановна, — подсказала Аля.
— Марина Ивановна, — повторил гость. — Очень приятно. Если вам будет угодно величать меня по отчеству, то меня звать Евлампий Феодосеевич. Наши зовут меня просто Лампой.
— Ваши?
— Так точно. Наши. Свободные члены ассоциации анархистов — индивидуо-интеллектуалов. Так и прозвали Лампой. У нас каждый свою кличку имеет.
— Лампа, — фыркнула Аля. — Это смешно.
— Вы не назвали еще вашей фамилии, Евлампий Феодосеевич, — сурово допытывалась Марина.
— Что ж, вам могу и фамилию свою доложить. Трофимов моя фамилия, Марина Ивановна. Это по сцене. А отцовской моей фамилии дозвольте мне не касаться, из уважения к покойному батюшке. Ваши оладьи на сковороде удивительно до чего аппетитны.
— С удовольствием угощу вас моими оладьями, но прежде вы должны рассказать о себе. Вы всегда занимались такими делами? Или это только временное явление?
— Изволите ли видеть, Марина Ивановна, на свете не только наши дела, и но и мы сами, не то что ваш покорный слуга, но даже такие, как вы, русский поэт, явления временные. Временно с вами живем, Марина Ивановна!
— Он еще философствует, слышишь, Аля? Евлампий Феодосеевич, вы ее получите оладий, если не оставите философию и не ответите на мой вопрос.
— Слушаюсь, Марина Ивановна. Отвечаю на вопрос не из боязни лишиться оладий, а только лишь из боязни вас рассердить. Кто я таков и почему занялся грабежами? Это вы пожелали узнать? Лично я сын сельского дьякона из-под Калуги, окончил гимназию в той же Калуге и после кончины батюшки моего перебрался в Москву. Вы не поверите, выдержал испытания и поступил в маленький театр в Настасьинском переулке, однако театр имени Веры Комиссаржевской, великой русской актрисы, — о ней вы, наверное, немало наслышаны. Руководил сим театром Федор Комиссаржевский, родной брат великой сестры. Он-то и принял меня. Чем-то я показался сначала. Способности у меня были кое-какие. Даже получил небольшую рольку в «Димитрии Донском», пьесе, если знаете, древнего нашего писателя Озерова. И неплохо сыграл. А три года спустя, когда пошла революция, Федор Федорович и закрыл свой театр.
— А в 1919-м и вовсе отбыл из нашей России на Запад, в Европы. На том карьера моя, артиста и кончилась. Сами, небось, изволите знать, каково было служителям Мельпомены в те времена.
