Впоследствии я привык к этому зрелищу, а точнее, не в силах привыкнуть к нему, стал избегать его как человек, питающий отвращение к шуму и к сборищам — двум вещам, более всего отпугивающим мысль, но в то время оно произвело на меня глубокое впечатление.
Как только мы повстречались с каретами и всадниками, нам пришлось перейти на шаг; однако нетрудно догадаться, какой вид имела наша убогая дорожная повозка среди этих изящных экипажей. Все кругом то и дело отпихивали наших мулов и насмехались над нами. Пару раз их схватили за удила и повернули в сторону с такой силой, что наша повозка едва не опрокинулась.
Возница хотел было вступиться за своих животных, но очаровательная вакханка, увенчанная виноградной лозой и возлежавшая на тигровой шкуре, простерла свой тирс, тем самым подавая знак двум нубийцам образумить невежу посредством кнутов из носорожьей кожи, которые они держали в руках, чтобы стегать ими сброд, недостаточно быстро расступавшийся перед прелестной жрицей Вакха; одновременно с тем же намерением какой-то красавец-всадник стал натравливать на беднягу своих бульдогов, от чьих зубов тот с величайшим трудом пытался защитить свои ноги. Ему это удалось лишь за счет того, что он взобрался на дышло повозки и удерживался на нем, словно плясун на канате.
Наконец, после того как на протяжении целого часа ему приходилось, чтобы ни на кого не наехать, проявлять ловкости больше, чем проявляет ее, чтобы не сгинуть в пучине, кормчий, плывущий между Сциллой и Харибдой, мы въехали в Капенские ворота и оказались в городе.
К моему великому удивлению, на улицах города людей было нисколько не меньше, чем на Виа Аппиа, и они производили такой же страшный шум.
Все еще было ничего, пока мы находились в первом округе, то есть в красивом квартале, но, по мере того как мы приближались к тринадцатому округу, то есть к Авентину, крики усиливались и превращались в невыносимый гвалт, в который своими воплями вносил вклад каждый — от продавцов серных спичек, которые пытались обменять свой товар на осколки разбитого стекла, до шарлатанов, которые показывали гадюк и змей, подставляя себя их жалам и обезвреживая их укусы посредством противоядия, а затем продавали его зрителям, взимая по два асса за порцию; до угольщиков, которые погоняли впереди себя ослов, груженных углем, и до торговавших вразнос мясников, которые искусно удерживали на голове подносы со свисавшей с них требухой и кровоточащими легкими.
Подъехав к перекрестку у Большого цирка, где начинался подъем на Авентин, мы чуть было не оказались раздавлены ломовой телегой с брусьями, предназначенными служить подпорками для домов. Дома в те времена были настолько высокими, что угрожали целиком рухнуть, и понадобился особый указ императора, ограничивший их высоту семьюдесятью футами. Телега, загруженная сверх всякой меры, не была запряжена нужным количеством мулов, так что, хотя ее толкали сзади десяток людей, в то время как шесть или восемь четвероногих тащили ее спереди, совместных сил людей и животных оказалось недостаточно, и она выкатилась на перекресток под крики тех, кто рисковал быть ею раздавленным. Среди них оказались и мы. К счастью, какой-то плотник, несший балку, сообразил бросить ее поперек улицы.
Наехав на эту преграду, телега остановилась, и несчастный случай свелся к тому, что у одного человека оказалась сломана нога, а у другого перешиблены три ребра.
Оставив нашего возницу дожидаться, пока проезд, перегороженный телегой, не освободится, мы спрыгнули с повозки и пошли вдоль фасада цирка, обращенного к Свайному мосту. Нам предстояло временно поселиться в одной из тех таверн, что занимают нижние этажи гигантского здания, заполнившего собой всю долину Мурции, которая простирается между Авентином и Палатином.
Мы были уверены, что не ошибемся, так как признаком этой таверны служила вывеска с надписью: «У апулийского медведя».
И действительно, спустя четверть часа наш возница остановился у ее дверей вместе с четырьмя другими путешественниками, которые, обладая большей храбростью и меньшей нетерпеливостью, чем мы, не пожелали его покидать.
