Воспоминания (примечания)

См. в бумагах А. Г. Достоевской папку, озаглавленную «Материалы, относящиеся к погребению» (ГБЛ, ф. 33, Ш. 5.12, л. 22).

В составлении этих заметок большую помощь оказал Е.Ф. Ковтун, которому приношу глубокую благодарность. Им, в частности, сообщены мне основные факты относительно «Дома Мятлевых» и других творческих центров Петербурга, связанных с художественной жизнью.

Почему-то сейчас принято ставить ударение на последнем слоге фамилии Пуни. Но семья эта была итальянской, а не французской. Другая ошибка в имени Петипа: он Мариỳс, а не Мáриус. Его дочь, хорошая знакомая нашей семьи, звалась Мария Мариỳсовна.

Мне исключительно посчастливилось, что благодаря усилиям отца Николая Пискановского и владыки Виктора Островидова я стал работать в Криминологическом кабинете. Николай Павлович Анциферов пишет в своих воспоминаниях «Из дум о былом» (М., 1992): «Я мечтал работать в Криминологическом кабинете, где собирали рисунки, письма, стихи заключенных уголовников. Так, думалось мне, я лучше пойму психологию людей „Мертвого дома”» (с. 346). Н. П. Анциферов не пишет, что не только в понимании преступников было дело. Хотелось ему работать в Криминологическом кабинете потому, что там работали его друзья – А. А. Мейер, К. А. Половцева, А. П. Сухов и др.

Секирка – самый страшный карцер, помещавшийся на Секирной горе. Редко кто выходил из него живым.

После моего рассказа по телевидению о деле Кожевникова я получил письмо из Набережных Челнов от Сафина Мансура, где он писал мне: «Вы говорили о командарме (партизанской армии) Иннокентии Кожевникове, воевавшем в Гражданскую войну на нашем Прикамье, а в составе его армии было несколько тысяч челнинцев, т. е. моих земляков. В музее истории города и края у нас есть экспозиция, посвященная храброму командиру Иннокентию Кожевникову, но, к сожалению, абсолютно нет материалов, посвященных его дальнейшей жизни (после Гражданской войны), и ни слова о пребывании его в Соловках…»

До своего ареста благодаря своему маленькому росту А. Иванов был служкой новгородского митрополита, затем – антирелигиозным деятелем. В каких-то своих статьях он «оклеветал» новгородскую партийную организацию. Был посажен за кражи в особо больших размерах церковных ценностей. Его «труды» полны выдумками – главным образом в антирелигиозных целях. Верить им никак нельзя.

Кстати, Бразу принадлежит бесспорно лучший из портретов Чехова, сделанный с натуры.

Мне рассказывали, что по его же распоряжению была уничтожена (сожжена) замечательная библиотека, собранная из книг, присылавшихся заключенным.

О Б. М. Лобач-Жученко (сыне, как считалось, Марко Вовчок) см. воспоминания его сына – Б. Б. Лобач-Жученко «На перекрестках судьбы» // Радуга. 1990. № 1. С. 109–126.

Стромин был эстонец и поэтому, может быть, не «ощущал» русского языка.

Кстати – сын того самого Мишанчика, который часто упоминается в «Записках кирасир» Трубецкого, напечатанных в журнале «Наше наследие».

Противостояние уголовных «каэрам» (контрреволюционерам) уже «воспитывалось», но не давало еще ощутимых результатов в конце 20-х годов.

Мейер А. А. Философские сочинения. Париж, 1982. С. 96–100.

А кормили нас главным образом кашей – пшенной, перловой.

По причине сбора металлолома погибло огромное количество художественного чугунного литья в аракчеевском Грузине. Об этом мне рассказывал новгородский реставратор Чернышев (его статья о паникадиле в Софии напечатана в Трудах ОДРЛ).

Мне неоднократно приходилось говорить: под следствием людей заставляли подписывать и то, что они не говорили, не писали, не утверждали или то, что они считали совершенными пустяками. В то время, когда власти готовили Ленинград к сдаче, простой разговор двух людей о том, что им придется делать, как скрываться, если Ленинград займут немцы, считался чуть ли не изменой родине. Поэтому мне и в голову не приходило обвинять в чем-либо Григория Александровича, как и многих других, подписывавших под «крепким» принуждением то, что нужно было следователю-палачу. Я мог им только сочувствовать. Григорий Александрович был арестован в первый раз и, по-видимому, не знал, что на вопросы следователя нужно либо отказаться отвечать, либо говорить как можно меньше. Воображаю следующий разговор его со следователем: Следователь. Известно ли вам, что Б. И. Коплан ждет немцев? Гуковский. Какая чушь, он их смертельно боится. Следователь (притворяясь наивным). Почему? Гуковский. Он же еврей. Следователь. Но он православный. Гуковский. Если бы у гестаповцев была голова на плечах, они бы понимали, что он не может быть сионистом. Следователь. Благодарю вас, что вы защитили товарища. Подпишите протокол. Гуковский. Протокол не точен. Я не говорил, что у гестаповцев «голова на плечах». Я сказал – «если…» Следователь. Не будем же мы ссориться из-за четырех букв. Важно, что вы защитили товарища от клеветы. Гуковский подписывает, и его уводят довольного, что он защитил товарища.

А в протоколе три пункта для обвинения. Против Коплана два: паникер и готов идеологически предаться врагам – предать идеологию советского человека и политически опереться на религию. Против Гуковского: признает «голову на плечах» у гестаповцев, возможность этой «головы», во всяком случае. Я не анекдот придумал: так именно и строились допросы, такие обвинения и предъявлялись.

Нет, они оказались живы. Они живут в Нью-Йорке. Жура замужем за богачом, ездит по Европе, поет песни собственного сочинения под фамилией Комаро (русская фамилия Комарович ее стесняла). Угрызения совести, должно быть, незначительны.

Различие между академиками и членами-корреспондентами состояло в старое время именно в том, что академики жили в Петербурге, а, члены-корреспонденты по другим городам, оттого они и были «корреспондентами»; различие, которое, кстати, имеет место и сейчас в Британской академии.

Орлов А.С. Академик А. Н. Крылов – знаток и любитель русской речи // Вестник АН СССР. 1946. № 1. С. 78–83.

Многие из прозвищ, которые он давал почтенным литературоведам, до сих пор памятны старожилам Пушкинского Дома. Не буду их повторять, ибо при всей своей меткости они были несправедливы и иногда очень оскорбительны.

Об А. С. Орлове см.: Академик А. С. Орлов: Библиография его произведений и литературы о нем / Сост. Н. Асафьева. М., 1947; Адрианова-Перетц В. П. Академик А. С. Орлов / В кн.: Орлов А. С. Язык русских писателей. М.; Л., 1948; Б е р к о в П. Н. Библиографический указатель научных печатных трудов А. С. Орлова и литературы о нем // Труды Отдела древнерусской литературы. М.; Л., 1947. Т. 5.

Подробнее о В. П. Адриановой-Перетц и ее научном пути см.: Лихачёв Д. С. 1) Варвара Павловна Адрианова-Перетц (к 70-летию со дня рождения) // Известия АН СССР. Отд-ние литературы и языка, 1958. Т. 176. Вып. 3. С. 263–266; 2) Варвара Павловна Адрианова-Перетц // Известия АН СССР. Отд-ние литературы и языка, 1973. Т. 32. Вып. 1. С. 100–103; 3) Варвара Павловна Адрианова-Перетц – организатор исследовательской работы / В кн.: Труды Отдела древнерусской литературы. Л., 1974. Т. 29. С. 3–5; Краткий очерк научно-исследовательской и преподавательской деятельности В. П. Адриановой-Перетц / В кн.: Варвара Павловна Адрианова-Перетц / Библиография составлена Р. И. Горячевой. М., 1963 (серия «Материалы к библиографии ученых СССР»).

Шамбинаго С. К. Повести о Мамаевом побоище. СПб., 1906.

В записи вкралась одна досадная ошибка, очевидно, на основании разговоров среди заключенных, которые не всегда точно были осведомлены о своих начальниках. Как я уже писал, принимал наш этап не «Белобородов», а Белоозеров. Ни тот, ни другой – Курилка – гвардейскими офицерами никогда не были. Курилка был из Москвы из офицерской семьи. В Гражданскую служил в Красной армии и только один месяц в Белой (изменял). Но за гвардейца себя выдавал и по-французски знал несколько фраз. Должен подчеркнуть, что самыми твердыми морально были – духовенство и кадровые военные. Среди них не было ни сексотов (секретных сотрудников), ни охранников из заключенных.

С тем же Игорем Евгеньевичем у меня в памяти связан и еще один сюжет. Игорь Евгеньевич учился в лучших колледжах Франции, Швейцарии. В Англии одну зиму он жил в Итоне. Хотя учился ли он там – не ясно. Во всяком случае, когда я был в Англии и навестил Виндзор и Итон, разыскать И. Е. Аничкова в списках учеников Итона мне не удалось. Во всяком случае воспитание он получил отличное, и английские правила поведения он знал превосходно. На Соловках в общей роте (вероятнее всего, в 13-й) он подробно рассказывал мне, чем отличается английский этикет от «континентального», преимущественно немецкого, к которому, по его мнению, принадлежали и мы, русские, в своем поведении.

Эти сведения пригодились мне в Англии, особенно когда мне присуждали степень почетного доктора Оксфордского университета. Когда вице-канцлер Оксфорда протянул мне диплом и поздравил меня, я снял свою оксфордскую шапочку с головы по-английски – не кланяясь. Во время последующего приема меня спрашивали, откуда я знал, как снимают шляпу «по-оксфордски»? Мне трудно было объяснить, что знал я это давно и где меня этому приему научили.

А учили меня в 13-й роте и другому: плотнее надевать на голову свою студенческую фуражку и по возможности подкладывать в нее что-нибудь мягкое. При выходе из 13-й роты на наружном крыльце часто образовывались людские пробки: заключенных было много, а выход был только один. И вот тогда два охранника в фуражках с черными околышами пускали в ход длинные «дрыны» – палки, которыми били входящих и выходящих, чтобы быстрее шли. Били в те времена преимущественно полураздетых «вшивок», но, неровен час, попадало и вполне приличного вида публике.