Все эти серьезные мысли мгновенно вылетели у друида из головы при виде Аньи, скидывающей длинное темно-зеленое платье: ее руки потянулись к горлу, развязывая тесемки рубашки. Девушка, похоже, собиралась снять с себя все, чтобы искупаться. Опасения из-за собственной нестойкости, терзавшие Ивейна, смешивались с яростно вспыхнувшим негодованием. Как могла она быть столь наивной, не думать об опасностях, грозивших со всех сторон? Непосвященная, она, конечно, не знала о заговорах, скрывавших ее от хитрых и злобных взглядов рыщущих повсюду врагов и о коварном и подозрительном Клоде, шныряющем поблизости. Мало того, по опыту ей следовало бы догадаться о приближении человека, представлявшего угрозу ее невинности, – самого Ивейна.
– Даже и не думай о том, чтобы опять искупаться здесь, в глуши, беззащитной.
При звуке голоса возлюбленного – низкого, бархатистого, грозного, – раздавшегося внезапно так близко, Анья вздрогнула. К несчастью, мшистый берег речушки был влажный и скользкий. Она упала на него, вернее, села с размаху, очень больно ударившись.
– Ох, малышка! – Ивейн бросился к ней и, опустившись на колени, обнял несчастную девушку. – Тебе больно? Это из-за меня?
Вопрос был излишним. Он и так понимал, что виновата во всем его несдержанность. И вот теперь эта маленькая, невинная чаровница страдает. Полный раскаяния, он сел и, положив ее к себе на колени, стал машинально поглаживать то место, которым девушка ударилась.
Конечно, обычно так успокаивают ребенка, но Анья не стала об этом раздумывать и, свернувшись клубочком, уткнулась в ложбинку у горла Ивейна. Страшась, что эта близость продлится недолго, девушка закрыла глаза, безраздельно отдавшись нахлынувшим на нее ощущениям. Касаясь шеи возлюбленного, запылавшей от ее прикосновения, она покрывала ее легкими, частыми поцелуями, все острее ощущая их сладость и кончиком языка пытаясь полнее вобрать ее. Анья почувствовала вкус его кожи и трепет, прошедший по горлу Ивейна от вырвавшегося из глубины его стона и, опустившись чуть ниже, нашла губами завязки его короткой рубашки-туники.
От этих легких, дразнящих прикосновений по жилам у Ивейна пробежал огонь. Он поднял руку к густым, млечно сияющим волосам девушки и, чуть отклонив ее голову назад, ртом нашел ее губы. Ивейн поймал ее озорной, шаловливый язычок, и, растворившись в исступленном желании, девушка позабыла обо всем на свете.
Анья самозабвенно выгнулась, стараясь как можно теснее прижаться к могучей груди возлюбленного, и нежный, еле слышный стон вырвался откуда-то из самой глубины ее существа. Но ей показалось мало и этой близости. Тоненькие пальчики проникли под ткань рубашки, лаская плечи и спину Ивейна, наслаждаясь ощущением жара и железной твердости мускулов.
Ивейн замер под этими прикосновениями. Он испытывал невероятное и опасное наслаждение от этих ласк, ощущая в то же время все изгибы ее прекрасного тела. Он отчетливо вспомнил их последнюю встречу, когда даже через рубашку прикосновение словно жгло ему грудь. Больше всего на свете ему хотелось бы сбросить одежду, насладиться сполна ощущением слияния их тел…
Эта игра, такая сладостная и жгучая, неожиданно заставила его осознать, что происходит: все это было чудесно, но совершенно невероятно. Тихонько бормоча непонятные Анье проклятия, жрец крепко зажмурился, прогоняя соблазнительные видения, грозившие лишить его последних крупиц самообладания, и, оторвав от себя руки девушки, мягко, но решительно отстранил ее.
Анья, по-прежнему лежа у него на коленях, почувствовала, каких усилий ему стоит сдержаться. И, так как он сказал, что завтра утром они прибудут на место, она подумала, что это скорее всего ее последняя возможность преодолеть сопротивление друида, изведать тайные радости, которых ей никогда не узнать с другим.
– Я люблю тебя, – не пытаясь сопротивляться державшим ее сильным рукам, просто сказала Анья. – Я любила тебя всегда и буду любить всю жизнь.
Ивейн широко открыл глаза. Он хотел было сказать Анье, что она еще ребенок и слишком неопытна, чтобы так говорить, но слова ее были так искренни, и так бескорыстна была эта любовь, которой она одаряла его, что Ивейн не решился отвергнуть драгоценное признание. Это был дар, которым он жаждал обладать так же неистово, как и любовью ее чудесного тела. Однако, сознавая, что никогда не сможет принять его, он надеялся хотя бы избавить любимую от той горечи безнадежной любви, на которую самого его обрекало предназначение жреца.
