Когда Ивейн повернулся, шагнув к ней, то по глазам его, потемневшим и жестким, словно осколки черного льда, девушка догадалась о причине его угрюмости. Это было ужасно. Она ведь навязала ему свое общество исключительно из лучших побуждений, не желая затруднять ему поиски. Но Анье снова приходилось признать (как и в ту ночь, когда она пыталась убежать от Ивейна, а он настиг и вернул ее), что это-то как раз и происходило, и не было, казалось, ничего, что могло бы исправить зло.
Звонкий голосок, мурлыкавший известную детскую песенку, нарушил тяжелое молчание. Слабый поначалу, он становился все громче, и оба, и Анья и Ивейн, взглянули на вход в пещеру. Мелодия неожиданно оборвалась, и мешок, чем-то набитый до половины, упал с глухим стуком на каменный пол.
– Кто вы такие?
Белокурый паренек, лет, может быть, десяти, остановился в прямоугольнике солнечного света, падавшего в проем. Он сжал кулачки и решительно вскинул голову, показывая, будто ничуть не боится.
– И что вы здесь делаете, в моей пещере? Ивейн широко улыбнулся.
– А-а, так это ты разводил костер и оставил здесь котелок? А это – твое одеяло?
Небрежно махнув рукой в сторону потухших углей, помятого бронзового котелка и сложенного домотканого одеяла, жрец как бы отвечал на свои собственные незаданные вопросы. Это была уловка, которая, как он знал, действовала безотказно и на взрослых и на детей.
– Ну, и как же тебя зовут?
– Киэр…
Мальчик тотчас же оборвал себя, злясь, что так легко стал болтать, да еще и отвечая на вопрос, который сам же задал и так и не получил ответа от незнакомца.
– Очень рад познакомиться с тобой, Киэр, – продолжал Ивейн радушным тоном хозяина, приветствующего долгожданного гостя. – Меня зовут Ивейн, а это моя спутница Анья – она мне вроде сестры.
Анья под створками своей раковины спокойствия так и вскинулась при этих словах: их страстные поцелуи, без сомнения, опровергали такое определение.
Глаза мальчика потемнели от недоверия. Он перевел их с мужчины, с его черными, как смоль, волосами, на белокурые, как и у него, локоны девушки, и обратно. Нахмурившись, он заявил:
– Вы не можете быть братом и сестрой. Ивейн передернул плечами, и улыбка его стала печальной:
– Ее мать и отец стали мне назваными родителями.
Глаза мальчика потеплели, тень недоверия исчезла из них, они были уже не серыми, а ясными, голубыми. Такое объяснение Киэр принял, хотя оно и не рассеяло окончательно его подозрений и не внушило доверия ни к мужчине – темноволосому и чем-то его пугающему, – ни к его странно одетой прекрасной спутнице.
– Анья упала вчера вечером и сильно ушиблась. Это-то и привело нас в твою пещеру.
Ивейн обрадовался, увидев, как мальчик простодушно кивнул. То, что ребенок с такой легкостью принял это объяснение, сгладило неловкость минуты.
– Что это у тебя здесь?
Ивейн постарался незаметно перевести разговор, указывая на мешок паренька.
Глаза мальчугана потемнели, но не от замешательства, а от боли, зазвеневшей и в его голосе:
– Так, несколько вещичек. Другим они показались бы незначительными, но это самое драгоценное, что у меня есть. – Киэр с трудом сглотнул. – Вещи, спасенные из развалин…
Он вдруг умолк, сдерживая слезы, которых стыдился.
– Твоего дома?
Анья почувствовала всю глубину горя мальчика, и девушка вдруг поняла, как могло случиться, что Киэр, совсем еще ребенок, оказался один в лесу.
– Твоей семьи?
Мальчик только кивнул, вскинув голову и не видящими глазами уставившись в потолок пещеры, не давая пролиться слезам, застилавшим ему газа.
Анья подумала о Кабе, хотя волосы у того были темные, а у Киэра светлые. Представив, как страдали бы они с Кабом, если бы что-то произошло с их родителями, Анья ощутила страдания мальчика, как свои собственные. Забыв о боли в груди перед лицом этой муки, она без слов подошла к мальчугану и ласково погладила его по белокурой головке.
Киэр сдерживался в течение долгого времени, с того ужасного дня, когда его мирная, безмятежная жизнь рухнула. Он не терял самообладания даже тогда, когда, рискуя, возвращался на пепелище сожженного дома, где он родился и был счастлив. Но, почувствовав ласку девушки, мальчик не выдержал. Стремительно повернувшись, он зарылся лицом в широкие, плотные складки ее шерстяного плаща.
