Леонардо слушал, как всегда, молчаливый и одинокий; порой тонкая усмешка скользила по его губам.
После перерыва математик, францисканский монах фра Лука Паччоли, показал хрустальные изображения многогранников – полиэдров, излагая пифагорейское учение о пяти первозданных правильных телах, из коих будто бы возникла вселенная, и прочел стихи, которыми эти тела сами себя прославляют:
Науки плод сладчайший и прелестный
Всех побуждал издревле мудрецов
Искать причины нашей неизвестной.
Мы красотой сияем бестелесной.
Мы – первое начало всех миров,
И нашею гармонией чудесной
Платон пленялся, Пифагор, Евклид.
Предвечную мы наполняем Сферу,
Такой имея совершенный вид,
Что всем телам даем закон и меру.
VI
Графиня Чечилия, указывая на Леонардо, шепнула что-то герцогу. Тот подозвал его и просил принять участие в поединке.
– Мессере, – приступила к нему сама графиня, – будьте любезны...
– Видишь, дамы просят, – молвил герцог. – Не скромничай. Ну, что тебе стоит? Расскажи нам что-нибудь позабавнее. Я ведь знаю, ум у тебя всегда полон чудеснейшими химерами...
– Ваше высочество, увольте. Я бы рад, мадонна Чечилия, но, право же, не могу, не умею...
Леонардо не притворялся. Он в самом деле не любил и не умел говорить перед толпою. Между словом и мыслью его была вечная преграда. Ему казалось, что всякое слово преувеличивает или недоговаривает, изменяет и лжет. Отмечая свои наблюдения в дневниках, он постоянно переделывал, перечеркивал и поправлял. Даже в разговоре запинался, путался, обрывал – искал и не находил слов. Ораторов, писателей называл болтунами, щелкоперами, а между тем, втайне, завидовал им. Округленная плавность речи, иногда у самых ничтожных людей, внушала ему досаду, смешанную с простодушным восхищением. «Дает же Бог людям такое искусство!» – думал он.
Но чем усерднее отказывался Леонардо, тем более настаивали дамы.
– Мессере, – щебетали они хором, окружив его, – пожалуйста! Мы все, видите, все умоляем вас. Ну расскажите же, расскажите нам что-нибудь хорошенькое!..
– О том, как люди будут летать, – предложила дондзелла Фиордализа.
– Лучше о магии, – подхватила дондзелла Эрмеллина, – о черной магии. Это так любопытно! Некромантия – как мертвецов из могил вызывают...
– Помилуйте, мадонна, могу вас уверить, я никогда мертвецов не вызывал...
– Ну, все равно, о чем-нибудь другом. Только пострашнее – и без математики...
Леонардо не умел отказывать, кто и о чем бы его ни просил.
– Я, право, не знаю, мадонны... – проговорил он в смущении.
– Согласен! Согласен! – захлопала в ладоши Эрмеллина. – Мессер Леонардо будет говорить. Слушайте!
– Что такое? А? Кто? – спрашивал выживший из ума от старости, тугой на ухо декан богословского факультета.
– Леонардо! – крикнул ему сосед, молодой магистр медицины.
– О Леонардо Пизано, математике, что ли?
– Нет, сам Леонардо да Винчи.
– Да Винчи? Доктор или магистр?
– Не доктор и не магистр, даже не бакалавр, а так, просто художник Леонардо, тот, что Тайную Вечерю писал.
– Художник? О живописи?
– Кажется, по естественным наукам...
– По естественным наукам? Да разве ныне художники учеными стали? Леонардо?.. Что-то не слыхал... Какие же у него сочинения?
– Никаких. Он не издает.
– Не издает?
– Говорят, все левою рукою пишет, – вмешался другой сосед, – тайным письмом, так, чтобы нельзя было разобрать.
– Чтобы нельзя было разобрать? Левою рукою? – с возрастающим изумлением повторял декан. – Да это, мессеры, должно быть, что-нибудь смешное. А? Для отдыха от занятий, я так полагаю, для развлечения герцога и прекраснейших синьор?
– Может быть, и смешное. Вот посмотрим...
– Ну, то-то. Вы бы так и сказали... Конечно, люди придворные: нельзя не повеселиться. Ну да и забавный народ эти художники – умеют потешить! Вот Буффальмако, шут, говорят, был тоже и весельчак хоть куда... Ну, послушаем, послушаем, какой такой Леонардо!
Он протер очки, чтобы лучше видеть предстоявшее зрелище.
С последней мольбой взглянул Леонардо на герцога. Тот, улыбаясь, хмурился. Графиня Чечилия грозила пальчиком.
«Пожалуй, рассердятся, – подумал художник. – Скоро надо просить о выдаче бронзы для Коня... Э, все равно, куда ни шло – расскажу им первое, что в голову взбредет, – только бы отвязаться!»
