– Господи! Господи! Не могу больше... не могу... Биче, Биче... Из-за меня, окаянного!..
Он вспомнил, как только что, увидев его, герцогиня закричала с неистовой злобой: «Прочь! прочь! Ступай к своей Лукреции!..»
Хлопотливая старушонка подошла к нему с оловянною тарелочкой:
– Откушать извольте, ваше высочество...
– Что это?
– Волчье мясо. Примета есть: как волчьего мяса отведает муж, родильнице легче. Волчье мясо, отец ты мой, первое дело!
Герцог с покорным и бессмысленным видом старался проглотить кусочек жесткого, черного мяса, который застрял у него в горле.
Старуха, наклонившись над ним, бормотала:
«Отче наш, иже еси.
Семь волков, одна волчиха.
На земле и небеси.
Взвейся, ветер, наше лихо
В чисто поле унеси.
Свят, свят, свят – во имя Троицы единосущной и безначальной. Крепко слово наше. Аминь!»
Из комнаты больной вышел главный придворный медик Луиджи Марлиани в сопровождении других врачей.
Герцог бросился к ним.
– Ну что? Как?..
Они молчали.
– Ваша светлость, – произнес наконец Луиджи, – все меры приняты. Будем надеяться, что Господь в своем милосердии...
Герцог схватил его за руку.
– Нет, нет... Есть же какое-нибудь средство... Так нельзя... Ради Бога... Ну сделайте же, сделайте что-нибудь!..
Врачи переглянулись, как авгуры, чувствуя, что надо его успокоить.
Марлиани, строго нахмурив брови, сказал по-латыни молодому врачу с румяным и наглым лицом:
– Три унции отвара из речных улиток с мушкатным орехом и красным толченым кораллом.
– Может быть, кровопускание? – заметил старичок с робким и добрым лицом.
– Кровопускание? Я уже думал, – продолжал Марлиани, – к несчастью, Марс – в созвездии Рака в четвертом доме Солнца. К тому же влияние нечетного дня...
Старичок смиренно вздохнул и притих.
– Как полагаете вы, учитель, – обратился к Марлиани другой врач, краснощекий, развязный, с непобедимо веселыми и равнодушными глазами, – не прибавить ли к отвару из улиток мартовского коровьего помета?
– Да, – задумчиво согласился Луиджи, потирая себе переносицу, – коровьего помета, – да, да, конечно!
– О Господи! Господи! – простонал герцог.
– Ваше высочество, – обратился к нему Марлиани, – успокойтесь, могу вас уверить, что все, предписываемое наукой...
– К черту науку! – вдруг, не выдержав, накинулся на него герцог, с яростью сжимая кулаки. – Она умирает, умирает, слышите! А вы тут с отваром из улиток, с коровьим пометом!.. Негодяи!.. Вздернуть бы вас всех на виселицу!..
И в смертельной тоске заметался он по комнате, прислушиваясь к неумолкавшему воплю.
Вдруг взор его упал на Леонардо. Он отвел его в сторону.
– Послушай, – забормотал герцог, точно в бреду, видимо сам едва помня, что говорит, – послушай, Леонардо, ты стоишь больше, чем все они вместе. Я знаю, ты обладаешь великими тайнами... Нет, нет, не возражай... Я знаю... Ах, Боже мой, Боже мой, этот крик!.. Что я хотел сказать? Да, да, – помоги мне, друг мой, помоги, сделай что-нибудь!.. Я душу отдам, только бы помочь ей хоть ненадолго, только бы этого крика не слышать!..
Леонардо хотел ответить; но герцог, уже забыв о нем, кинулся навстречу капелланам и монахам, входившим в комнату.
– Наконец-то! Слава Богу! Что у вас?
– Частицы мощей преподобного Амброджо, Пояс родопомощницы св. Маргариты, честнейший Зуб св. Христофора, Волос Девы Марии.
– Хорошо, хорошо, ступайте, молитесь!
Моро хотел войти с ними в комнату больной, но в это мгновение крик превратился в такой ужасающий визг и рев, что, заткнув уши, он бросился бежать. Миновав несколько темных зал, остановился в часовне, слабо освещенной лампадами, и упал на колени перед иконою.
– Согрешил я, Матерь Божия, согрешил, окаянный, невинного отрока погубил, законного государя моего Джан-Галеаццо! Но ты, Милосердная, Заступница единая, услышь молитву мою и помилуй! Все отдам, все отмолю, только спаси ее, возьми душу мою за нее!
Обрывки нелепых мыслей теснились в голове его, мешая молиться: он вспомнил рассказ, над которым недавно смеялся, – о том, как один корабельщик, погибая во время бури, обещал Марии Деве свечу величиною с мачту корабля; когда же товарищ спросил его, откуда возьмет он воска для такой свечи, тот ответил: молчи, только бы спастись нам теперь, а потом будет время подумать; к тому же я надеюсь, что Мадонна удовольствуется меньшею свечою.
