Кастор просидел бы за терминалом вечность, если бы не возникла секретарша, сообщив:
— Профессор в своей лаборатории, ступайте туда. В коридор, потом вниз по лестнице, комната ЗС44 — не волнуйтесь, вы ее найдете без труда!
…Кастор и в самом деле отыскал лабораторию без труда. Лаборатория заявила о своем существовании разнообразными звуками и запахами — он не успел дойти до распахнутой двери. Чириканье, завывание, уханье, кряхтение; запахи — как в вольере, где в клетках томятся десятки животных. Клеток в лаборатории было много, и большинство не пустовало. Большей частью расквартировались в клетках монстры. Обезьяна-капуцин, здоровая и веселая, тараторя, перепрыгивала с насеста на пол и обратно; в клетке рядом сидела другая обезьянка, мрачно зарывшись в гнездо из тряпок, в углу, свирепо сверкая глазами — ее раздутую голову поддерживал кожаный ошейник. У всех уродцев в клетках была общая черта — непропорционально увеличенные головы, хотя попадались и другого рода монстры: змея с двумя телами, присоединенными к одному черепу (стальная полоска скрепляла извивающиеся кольца тел в месте соединения), поросенок с туловищем щенка, морская свинка, у которой нормальной головы вообще не было, только рот и нос, и глаза, жалобно смотревшие на Кастора. Кастор был потрясен. Позади стеллажа с клетками он заметил футбольный шлем Многолицего, и, стараясь больше на животных не смотреть, направился прямо к профессору.
Вместе с Многолицым в лаборатории находилось четверо обыкновенных людей, двое из них — янки, что Кастора приятно удивило. Спутники профессора внимательно прислушивались к невнятице, которую, как всегда, нес профессор. Похоже, они научились не обращать внимания на вторичные голоса, вычленять из неразберихи, в которую неизбежно превращалась речь Фунга из-за постоянной внутренней борьбы индивидуальностей, инструкции и указания своего шефа.
Кастор подобным мастерством не владел. Когда на него упал взгляд Многолицего, он невольно попятился. Фунг Босьен был не только уродом, он был стар. Лицо его избороздили морщины: кожу на руках покрыли коричневатые пятна, голос (голоса?) надтреснуто дрожал. Даже сквозь миазмы обезьяньих и прочих клеток Кастор уловил неприятный затхлый запах. Запах старости, дряхлости. Кастору не раз приходилось видеть стариков — янки. Но Древний китаец-хань — для Северной Америки — это большая редкость. Почему этот старик, как остальные, не вернулся на Материк доживать последние годы?
— Кто такой? — спросил профессор, и Кастор, проведя языком по пересохшим губам, ответил:
— Я — Кастор, Мелкинс Кастор. Вы за мной посылали. Помните, вы видели меня в зале суда?
Все голоса попытались ответить одновременно:
— Какого суда?… ТОГО САМОГО, ЧЕРТ ПОДЕРИ! АЛИСИЯ НАС ПОТАЩИЛА… Я никого не тащила, я хотела только… Ага, помню, — сказал один из голосов, самый уверенный. — Вы из деревни, коллектив «Небесное Зернышко»… КАКОЕ ЗЕРНЫШКО?… пожалуйста… ЗАТКНИТЕСЬ… мне хотелось с вами… погодите.
Профессор отвернулся, голоса продолжали бормотать. Потом Многолицый снова посмотрел на Кастора и сказал уже другим голосом:
— Это я, — сказал он. — Поттер Алисия. Вы хорошо знаете деревню?
— Всю жизнь в ней прожил.
— Тогда… СЛУШАЙТЕ, КОНЧАЙТЕ… заткнись!., тогда вы, возможно, знаете девочку по имени Грутенбарт Мария?
— Марию? Еще бы! Но она уже взрослая. Она моя жена.
После чего последовала невнятная перепалка персонажей, населявших череп Многолицего, продолжавшаяся секунд тридцать, а затем лицо его перестало дергаться, на нем появилось выражение наполовину радостное, наполовину умоляющее. Профессор сказал:
— Я ее мама!
