Разумеется, это началось в ванне. Она представила, как он входит в незапертую дверь ванной комнаты, и задрожала от страха и возбуждения. Даже чуть не приподняла с лица носовой платок, чтобы убедиться – никого нет.
Но она оставила платок в покое. Глупо было подумать такое, да и вид пустой комнаты ослабил бы силу воображения, лишив ее фантазии потрясающей яркости. Напротив, Верити плотнее закрыла глаза.
Да, он тут, в ванной. Его взгляд, жаркий, изумленный, скользит по ее телу, задерживаясь в самых непристойных местах, питая к ней безумные и безнадежные желания.
Поскольку дело было в ее фантазиях, Стюарт не смел грубо обойтись со своей кухаркой – не того сорта мужчиной он был. Он не тронул бы ее и пальцем. Но затем платок бы соскользнул – и он увидел бы ее лицо.
В реальности она даже помыслить не могла, какова была бы его реакция. Обрадовался бы он? Рассердился? Или не узнал бы вообще? Но сейчас Верити находилась в собственных мечтах, поэтому можно было опустить неудобные моменты и перейти прямо к страстному, безумному совокуплению.
Услышав ее изумленный вскрик, он выхватил бы ее из воды, обернул полотенцем и понес в постель. Его поцелуи были бы жаркими и нетерпеливыми. Отросшая задень щетина царапала бы горло и подбородок – и она не могла бы насытиться этими шершавыми прикосновениями. Не могла бы насытиться Стюартом.
Воображаемый оргазм наступил бы, стоило б ему в нее войти. Оргазм, испытанный наяву в ванне, унес ее выше горы Монблан. Давно ей не случалось пережить такого ярого и неумолимого ощущения. Слава Богу, она давно научилась сдерживаться, когда ублажала саму себя, – стены между комнатами слуг в Фэрли-Парк были совсем тонкими, а ее кровать предательски скрипела. Иначе сейчас от ее крика зеркало разлетелось бы на куски, а на полу было бы море воды.
Верити слышала, как ее неровное дыхание эхом отдается от стен в тиши комнаты. Потом она услышала кое-что еще. Кровь застыла в жилах – за ее спиной был другой человек, и он дышал – хрипло, прерывисто. На миг ее ум оцепенел. Потом она взмолилась: пусть будет кто угодно, только не он! Мистер Дурбин, конюх Уоллес – все равно.
Кто угодно, кроме его.
– Мадам, прошу пожаловать в мой кабинет через полчаса, – сказал мистер Сомерсет на хорошем французском с едва заметной дрожью в голосе.
Боже!
Когда за ним закрылась дверь, Верити не могла шевельнуться добрых несколько минут. Только сорвала с лица платок и уставилась на дверь, закрыв руками рот.
Потом вскочила и заметалась как безумная. Наскоро вытерлась, кое-как оделась, вытерла ванну, вытерла разлившуюся по полу воду. Побежала к себе и непослушными руками попыталась привести в порядок волосы.
Однажды он назвал ее красавицей, тогда она все еще была молода. Увы, женщина с безумным взглядом, смотревшая на Верити из зеркала, была немолода и не так уж красива. В силу профессии ей приходилось проводить почти все рабочее время в среде, неблагоприятной для кожи и рук. Она пыталась бороться с влиянием кухонных миазмов и подкрадывающейся старостью с помощью домашних кремов и мягчительных средств. Но как убрать четкие линии, что успели сплести паутину в уголках глаз, или дряблость кожи, наметившуюся под подбородком?
Верити убрала волосы в тугой пучок на затылке, надела чистый фартук и приколола камею возле горла. У женщины, смотревшей на нее сейчас из зеркала, был вполне респектабельный вид, как у гувернантки или служащей Армии спасения. Разве эту женщину могли застать в чужой панне, ласкающей себя в таких местах, что и говорить неудобно?
Верити застонала, закрыв руками лицо.
* * *
Дверь в кабинет была приоткрыта. Горел свет. Верити слышала, как мистер Сомерсет расхаживает по кабинету. Он не находил физического покоя. Ее нервы были натянуты точно струна.
Итак, вот он, момент истины. Три тысячи с лишним дней и ночей – надежды и мечты, иллюзии и разочарования.
И они не жили долго и счастливо.
Конец.
