— Меня беспокоят… звуки. И ощущения…
— Вы видите призраков?
— Нет.
На миг вспомнился мальчик на кладбище, но Ренато отогнал эту мысль — ребенок был определенно живым. Привидения не мерзнут. И ничего мистического в мальчишке не было.
— Я хотел бы, чтобы вы взглянули на дом, — Ренато откинулся на спинку кресла, глядя на гостя, будто король на посла мелкой дружественной страны.
Доктор Челли подошел к вопросу серьезно. Ренато почти зауважал его, хоть и считал все рамки и блюдца сплошным надувательством. Гость обошел весь дом, как ищейка, вынюхивая призраков в каждой комнате. Ренато не мог следовать за ним, но Дениза могла. Что и делала, глядя на чудного человечка с явным неодобрением. Не потому, что он верил в потустороннее — пусть верит, не жалко. Но перетрогать все ее занавески, заглядывать под каждый диван — это слишком.
Когда Челли вернулся в кабинет Ренато, старик помешивал ложечкой остывший чай, пустыми глазами глядя в стену.
— Я снова слышал их голоса…
— Что они говорили?
— Они… кажется, спорили, — старик словно очнулся. Недовольно нахмурился, отложил ложечку.
— Боюсь, что я не смогу вам помочь. В этом доме нет ни следа потустороннего. Он ведь построен не так давно?
— Тридцать пять лет назад… На месте его был скверик.
Ренато снял очки, повертел их в руках. Чувствуя себя не в своей тарелке, спросил:
— А может быть, что-то произошло раньше? На этом пятачке?
Медиум виновато развел руками.
— Похоже, тут была просто роща. На редкость светлое место.
— Еще вопрос. Марк… этого человека, похоже, нет в живых. Как узнать, кто он?
— Боюсь, тут я бессилен. Если вы знаете только имя…
— Только его.
Старик тяжело вздохнул. Так и предполагал. Выставил себя на посмешище… ради чего? Хотя не так уж страшно показаться глупцом. Раньше от стыда бы сгорел, а сейчас — все равно. Вернуть тишину и покой, больше желать нечего.
Доктор Челли ушел.
— Никаких больше призраков, — сказал Ренато, обращаясь к себе самому. — Я умру в здравом рассудке. Как жил.
Два следующих дня прошли спокойно. Будто незадачливый медиум, покидая дом, унес с собой все загадочное. Ренато повеселел, даже шутил с Денизой.
— Будь я помладше лет на… скажем, на тридцать, сделал бы предложение!
— Вы и сейчас ничего, а я не молодка, — посмеивалась женщина.
— В самом соку!
Дениза делала вид, что смущается и всерьез обдумывает предложение. И пекла лимонный пирог к приходу гостей — Ренато собрались навестить дети былого товарища… подтянутые, бодрые, они показались Ренато пришельцами из глубокого прошлого. Когда-то эти двое были детьми… сидели у него на коленях и таскали со стола печенье, когда думали, что не видит отец…
Потом они ушли. Вечер с Денизой у телевизора показался необычайно приятным.
— Кажется, я совсем устал от людей, — пожаловался старик.
— Это пройдет… Осень, — отозвалась Дениза.
Ренато, кутая ноги в плед, почти не смотрел на экран — казалось, что картинка подрагивает, и все изображения сливались в одно расплывчатое пятно. Но он слышал, а иногда все же поднимал глаза.
Выпуск новостей… жизнь идет. В отдельности каждый — букашка, век его короток, но когда слушаешь новости, кажется, что человечество еще на что-то годится. Сейчас с экрана вещал диктор в темно-синем костюме, прилизанный и вышколенный. Ренато прищурился, пытаясь разглядеть его получше.
— Трагедия Лейвере навсегда останется в нашей памяти. Мы глубоко скорбим вместе с родными и друзьями погибших, — говорил диктор, и лицо его было торжественно, и сквозь торжественность проглядывала растерянность, делавшая то, что он говорил, подлинным выражением чувств, а не заученным текстом.
— Что он говорит, Дениза?
— Да как всегда, — женщина улыбнулась.
— Не понимаю. Что за трагедия?
Картинка на экране сменилась — теперь там рассказывала о спорте моложавая улыбающаяся блондинка.
— Какая трагедия? Все, хвала небесам, спокойно…
— Не путай меня, — сердито сказал старик. — Перед этой дамочкой диктор говорил о трагедии, память о которой останется навсегда… Что это было?
