Плевать.
Еще по одной?
И снова: уносит тебя в ночь угнанный конь, сбитая со следа пустячным финтом, проходит стороной остервенелая погоня...
И опять: «Беги! — кричит, умирая под мужицкими кольями, франт Данька-Алый. — Беги, Валет!.. ай, мама...»; он кричит, нет, он уже хрипит, а ты не успеваешь, ты никак не успеваешь, потому что Данька кончается, потому что Закон строг...
И вновь: а даже успеешь — что сам-друг сумеешь против двух дюжин озверелых мужиков, сытых, рукастых?! костьми ляжешь за компанию? славное дело, умное...
И наконец: чуть не лег-таки, костьми — через неделю, когда последнюю мзду, остаточек заветный, истратил на того купца, что мужикам за смерть Данькину звонкой медью платил. «Мокрый гранд» ты купчине чисто заделал, хоть по-первой фарт размочил; и следы замел так, что легавые ни арапа после доказать не смогли, сколько землю носом ни рыли. А вот уйти подальше, на дно лечь... Кончилась твоя сила, Бритый: ни глаза отвести, ни следы запутать, ни мороком шибануть. Знал: все одно убьют — и убили бы, не подоспей вовремя облавные жандармы.
В первый раз ты «Варварам» обрадовался.
В первый и последний.
На киче, да на этапе, да на лесоповале потом не до радости было. Но выжить — выжил. В остроге уж знали, что ты — «в законе», что — Валет, да еще по третьей ходке, так что о прописке и речь не зашла. Это когда с почином шел, когда молодой был, горячий, дурь в башке играла...
Ай, баро, марна звоны! да утрадэна, ох, мирэ пшалэс!..[35] марна звоны, ветер в поле!..
Отмотал срок на полную, вышел на поселение — а тут судьба поленом по затылку и приложила...
— Это тебя, черноголовый, не судьба, — оскалился Карпуха, разливая по кружкам содержимое очередной бутылки. — Это тебя Филат приложил, по купцовой указке! Вот так вас, мажье семя, и берут за хвост — втихаря поленом, когда не чаете! Безо всякого, по-простому... Ладно, и на старуху проруха бывает. Выпьем. С нами — не пропадешь!
— А он и сам не пропадет, вижу, — буркнул Петр.
— Слышь, Бритый, ты б... поворожи, а? — с плотно набитым ртом промычал Силантий, когда все опустошили кружки и принялись жевать. — Страсть глянуть охота...
Вот оно.
Началось.
— Душа-Силантий, ты из ружья хорошо стреляешь? — прищурился ты.
— Ну... — задумался громила. — Белку в глаз. А што?
— Покажи, а? Вон и винтарь на стенке...
— На охоту пойдем — тады и покажу! Вот сейчас все брошу, побегу тебе белок искать... Да и што там смотреть?
— Так ведь и я не в балагане ветошников забавлял. Серьезный финт — его только в деле покажешь. Дошло?
— Бритый верно гутарит, — вмешался Карпуха. — Все мы тут не в бирюльки играем.
— Вот пойдешь ты, душа-Силантий, к примеру, ко мне в мажью науку — тогда и увидишь, и сам выучишься, — подлил ты масла в огонь.
Собственно, а почему бы и нет?! Раз уж гнилая масть идет...
— В науку?! — у души-Силантия аж буркалы на лоб вылезли. — Едрен ерш! какой с меня, к лешему, колдун?!
— Какой и со всех. Любого обучить можно. Почти что любого, — тут же поправился ты. — Хоть тебя, хоть Петра, хоть Карпуху.
Ну?! Клюнут?! Ну хоть бы один!..
Они молчали, переваривая услышанное, а внутри тебя бурлила гремучая смесь надежды, отчаяния и едва сдерживаемого нетерпения. Да что ж они мозгами скрипят, тугодумы?! Впрочем, как раз из таких тугодумов и получаются...
— Ты нас, Бритый, в искус не вводи. Душу колдовством загубишь — потом от боженьки на Страшном Суде не отмажишься.
Это изрек Петр-Петюнечка, до того вместо разговоров деловито надувавшийся водкой. Изрек угрюмо, глядя на тебя исподлобья.
— Да ты сам, приятель, — одну ли душу на веку загубил?!
— Не одну, — подвыл с дальнего конца стола Силантий. — Десяток будет.
Петюнечка искренне удивился непонятливости собеседников.
— Так то ж чужие души! Их сегодня загубишь, завтра отмолишь. Свечку поставишь, попу хабар сунешь, покаешься... Слышь, Бритый: чу-жи-е! А тут — своя! неказенная! Думать надо!..
— Выходит, по-твоему, убивец лучше мага?
— А как же?! Мажить — хуже нету. Всяк знает...
— Ты, Бритый, обиды на нас не держи, — подвел итог Карпуха. — Мы теперича заедино, одна артель. Вместе дела, значит, делать станем. Все верно. Только ворожить тебе самому придется. Не пойдем мы к тебе в науку. Мы уж так, по-старинке.
