Руки ее спутника, который всякий раз складывал их рупором, поднося ко рту, когда кричал хозяину кошки, были с тыльной стороны еще более смуглые, чем лицо, но местами на них расползлись бледно-белые пятна, все приблизительно одинакового размера, отчего его ладони казались рябчатыми.
Этот узор она начертила в воздухе пальцем, как чертила, бывало, в детстве, идя по улице, отдельные буквы и целые слова, при этом ей показалось, что прежде, когда она играла в эту игру, в ее распоряжении имелось несравнимо больше воздуха, гораздо более значительное воздушное пространство, и не только потому, что тут ей приходилось постоянно отводить в сторону или прижимать к земле разные ветки, чтобы освободить проход, правой рукой, тогда как левая была занята письменами.
И снова то, чем она занималась, осталось не замеченным ее спутником. А даже если он и заметил, то запретил себе, или ему было запрещено, спрашивать, что означает все это рисование в воздухе. Или он и так понимал значение, но предпочитал ничего не говорить по этому поводу. После тех сюрпризов, которыми молодой человек потчевал ее уже почти целый день, от него можно было ожидать всякого, если не всего.
Есть ли хоть какое-то движение вперед при всех их стараниях пробиться через все преграды в этих джунглях? Крики третьего, включившегося в диалог, прозвучали один раз как будто совсем близко, но почти сразу они услышали его опять со стороны того места, где он находился с самого начала. Было такое ощущение, будто он поджидает их и свое животное, стоя на одном и том же пятачке, словно там, где он был, невозможно проникнуть в джунгли ни на шаг, они же, пытаясь приблизиться к нему, только все больше удалялись от него. Да, странное ущелье, где, как считалось, брала свое начало река: никакого ручейка, следуя течению которого можно было бы выбраться на свободу. Если тут и попадалась вода, то стоячая, редкие болотистые лужи, похожие друг на друга, или вообще одни и те же, мимо которых они только что проходили, или, как казалось все чаще, давно, очень давно. И никакой возможности подняться со дна ущелья по склонам, даже используя мачете, которое успело изрядно затупиться, настолько толстыми тут были лианы.
Нельзя сказать, что они пали духом. Повернуть назад или даже вовсе отказаться от задуманного: немыслимо. Эти дебри нужно было непременно одолеть. Ничто другое даже не обсуждалось. И то, что пробиваться приходилось так долго, очень долго, было вполне естественным. Так думала, по крайней мере, воровка фруктов. Еще ни разу во время своих одиночных походов она не поворачивала назад. Если же это случалось, то только на короткую дистанцию, чтобы найти по соседству более удобное место для прохода. И так оно должно было, обязательно, оставаться и сейчас, во время ее путешествия вдвоем, первого с тех пор, когда она в позднем детстве путешествовала вместе с отцом. А ее спутник? Он был, так она представляла себе, так думала, так чувствовала, одного с ней мнения. К нему не относилась фраза, вычитанная в книге одного альпиниста, у которого были, как он писал, «одни только плохие спутники». И снова она покосилась на него и подумала про себя: «Ты хороший спутник», а он посмотрел на нее в ответ, как будто понял.
Неожиданно то, что длилось и длилось и никак не хотело кончаться, было прервано: тяжелое дыхание, оно становилось все ближе и ближе, дыхание человека. Но не хозяина кошки, который по-прежнему, настойчивым голосом, продолжал кричать, то откуда-то снизу, со дна ущелья, то из какой-то пещеры, то с небесных высот, словно с воздушного шара. Пыхтение было таким сильным, что оно заполняло собой все джунгли с их безжизненной тишиной, и невозможно было определить, с какой стороны оно идет – спереди или сзади.
Через какое-то мгновение к этому прибавилось тело, живой человек. Он промчался мимо них и уже через секунду исчез в недрах чащи. Как это? Мчаться по непроходимым джунглям и запросто пересекать их? Да, ибо так мчаться и с ходу находить единственную лазейку мог только человек, спасающийся бегством. Так пробиваться через все заслоны, непреодолимые для других, мог только тот, кто спасал свою жизнь, или, если выразиться не столь драматично, тот, для кого все, или еще менее драматично, для кого сейчас, пусть только по ощущению, почти все было поставлено на карту.
