В первый день после возвращения все голоса, звучавшие на парижских улицах, от Алезии и Данфер-Рошро до Монпарнаса, казались ей русскими, и потому она то и дело, отвечая на приветствие или обращенный к ней вопрос, и сама переходила на русский. И в голосах птиц в городе ей слышалась славянская окраска. И даже кофейные машины выплевывали славянские шипящие согласные: «ч», «щ» и тому подобные, как и ее собственный паровой утюг, которым она пользовалась сегодня утром.
В действительности у Алексии было другое имя. Но так ее называли все с тех пор, как она в ранней юности исчезла из дома и, считаясь пропавшей без вести, несколько лет, никем не узнанная, в том числе и собственной матерью, обитала на ее участке (отец тогда отсутствовал, брат еще не родился), – по имени святого с похожей историей, Алексия. Только в истории святого родители лишь в час его смерти признали в нем, долгое время жившем безвестным пришельцем в каморке под лестницей их дома, пропавшего сына.
Воровка фруктов уже в подростковом возрасте, до своей жизни «под лестницей», была одержима, как это назвать? «охотой к перемене мест»? «болезненной страстью к бродяжничеству»? которая нападала на нее по временам. С интервалом в несколько месяцев она исчезала, всякий раз на целый день, потом ее ловили где-нибудь за городом, но она никогда не могла объяснить, как она очутилась на платформе грузовой станции или даже под ней, в садоводстве, в проржавевшем автобусе и часто за пределами страны, по ту сторону Альп, Пиреней, Арденн. Она считалась больной, и у ее заболевания имелось название.
После возвращения, когда ее никто не узнал, и потом, когда она снова сошлась с матерью и, по-другому, с отцом, Алексия исцелилась, причем окончательно, от своей страсти к бродяжничеству. Что не означало превращения в домоседку. Живя по преимуществу в своей просторной квартире, которая служила ей одновременно рабочим местом и мастерской, она тем не менее регулярно отправлялась в дальние путешествия, все более или менее спланированные, с ясным представлением о том, куда она движется, и, главное, о том, где она побывала и как: она, как никто другой, обладала безошибочным чутьем по отношению к пространству или даже каким-то чувствованием места, только ей присущим чувством места. С другой стороны, от тех лет блужданий в смятении и потерянности у нее сохранилось нечто, что отнюдь не давило на нее тяжелым грузом, но, напротив, словно окрыляло ее и по временам озаряло проблеском того, что можно было бы назвать тихим высокомыслием.
Ее путешествие в Пикардию, в Вексен, не относилось к числу ее дальних вояжей. При ближайшем рассмотрении (на карте или где еще) это даже и «путешествием» назвать было нельзя, скорее поездкой, потому что на машине или поезде вполне можно было обернуться за один день, из Парижа туда и обратно; многие живущие в Пикардии совершают такие поездки из-за работы, только в обратном направлении, утром в столицу, вечером назад. Хотя и для них это было делом нешуточным.
«И для них»? Означало ли это, что и для воровки фруктов предстоящая поездка обещала быть делом нешуточным? Да, именно это имелось в виду. С ее точки зрения, то, что ей обещалось, не предполагало никаких шуток. Она знала, еще до отъезда, что это даже станет ее первым настоящим путешествием, из разряда тех, о которых где-то было написано, что по ним узнается, в чем «заключается собственный стиль». Она знала это и хотела этого. И, в отличие от матери, которая тогда, отправляясь на поиски своей дочери, мечтала о том, чтобы это было последним ее путешествием, воровка фруктов мечтала теперь, чтобы оно, это путешествие, было бы для нее не последним. Да, это путешествие обещало многое. Хорошее? Плохое? Просто обещало.
Девушка еще ни разу в жизни не бывала в Пикардии. Или скажем так: возможно, она бывала там во времена своего бродяжничества, но в памяти ничего не сохранилось от тех краев. Разве что только название, которое, бог его ведает почему, казалось ей приятным по своему звучанию или просто звучным, отличавшимся от таких названий, как, например, «Нормандия», «Кот-д’Азур», «Эльзас», «Бретань». И хотя она не связывала с этим названием никаких рыцарей или рыцарских замков, в нем слышалось ей, особенно когда она повторяла его громко вслух, что-то рыцарское, что-то, как говорили, «галантное».
