Старик не играл. Он даже не сознавал, что все время стоит на пути этой молодой незнакомки. Недавнее яростное добродушие на его лице с невероятно большими для его возраста глазами сменилось сплошной серьезностью. Горькой? Горестной, умоляющей.
Помимо этого, поскольку она один раз уже поработала у него официанткой или служанкой, он придумывал ей все новые поручения, исполнение которых оттягивало ее уход. Фильтры от кофейной машины нужно не просто отмыть до последней зернинки, но еще и вытереть насухо тряпкой, «нет не той, та оставляет царапины, вон той!» На плите в кухне она не заметила крошку от тоста. А в своей спальне оставила незакрытым окошко, только прикрыла, и штору толком не задернула. И вот еще: воск от свечи на столе в обеденном зале, и провод музыкального автомата не вытащен из розетки!
Когда же дело дошло до расчетов, он надолго исчез в своей бывшей «конторе», чтобы принести ручку и бумагу. Как? он возьмет с нее деньги за эту одну ночевку? Да, она сама ему это предложила, каморка под лестницей оказалась для нее дороже денег, а для хозяина – предприниматель всегда остается предпринимателем – это ее «пожелание» показалось совершенно естественным, или, быть может, он просто делал вид, чтобы выиграть время. А процедуру составления счета он вообще растянул до бесконечности. Он прорисовывал цифры и буквы, буквально рисовал их, каждую цифру расписывал словами, в скобках, даже те, которые относились к дате, день, к которому он добавил «dimanche», воскресенье, потом месяц и год.
Ему понадобилось столько времени на это, что она, в конце концов, подсела к нему, сбоку, и стала наблюдать, как он пишет и рисует, пока он не прорисовал последнее: «Auberge de l’interieur du pays», «Гостиница в глубине страны». После чего он, получив от молодой незнакомки – как ее зовут, он знать не желал, – банкноту (небольшую сумму, но деньги есть деньги), отправился за сдачей и снова долго не появлялся, раза в три дольше, чем до того. И как медленно он плелся обратно, возвращаясь в последний раз, все с той же, вполне возможно, намеренной, сопровождавшей все его предшествующие распоряжения и действия, серьезностью, нисколько не наигранной.
Но вот действительно настало время выбраться из этой старой гостиницы на волю, выйти на просторы, на воздух, и как ей вдруг показалось – самое время. Иначе будет слишком поздно. Что будет слишком поздно? Все. Все будет слишком поздно.
Едва она только, после растянувшегося молчаливого прощания, собралась уже было переступить через порог – высокий, широкий, из другого времени, как он вдруг потемнел. Владелец гостиницы, хозяин, стоял с другой стороны, словно намереваясь помешать ей, его гостье, выйти, точно так же, как он накануне не хотел, как показалось на первый взгляд, впускать ни ее саму, ни ее спутника. Не хватало еще, чтобы он расставил руки, загородив выход. Но нет, его руки висели, как обычно висят руки, что старые, что молодые, что детские (быть может, только у совсем маленьких детей это иначе), и уже в следующее мгновение он отступил в сторону, пропуская ее.
Он предложил взять ее багаж и подержать его у себя хотя бы до вечера. Ведь по свободным просторам лучше ходить со свободными руками. Разве бывает что-нибудь лучше такой свободы, такой неотягощенности, полезной для души? – он, по крайней мере, в своей жизни старался по возможности передвигаться вообще без всякого багажа, максимум с зубной щеткой в кармане. Она ответила, что прекрасно себя чувствует, когда странствует с грузом на плечах. Без приличного груза ей как будто чего-то не хватает. В долгом путешествии, как правило, день для нее начинает считаться, начинает что-то значить, обретать ценность, только с того момента, когда она берет на плечи свою отнюдь не легкую поклажу – только тогда день для нее становится днем, даже если это происходит к вечеру или вовсе на закате. Особенно в походах по чужим землям такому наступлению ее личного дня, при первом шаге с грузом на плечах, предшествует появление дополнительного, особого света. Она ощущает себя тогда надежно вписанной в координаты чужой земли, чего не происходит, когда она перемещается по знакомой, родной земле. Он спросил в связи с этим, является ли Вексенское плато, Пикардия, и в частности департамент Уаза, для нее чужой землей, она ответила: «Да». Он сказал, что заметил у ее спутника, «à la peau matte»
