— Зачем голову-то, как сувенир?
— Ха-ха, ну да, наверное. Иса вообще хлопец лихой, только с заскоком. Сколько этих сувениров мы могли бы собрать… Да, круто было. Хотя лично меня в основном азарт привлекает. Людей можно щелкать как семечки — а это не так, как в кино, это не сравнить. Спокойно, как все, и никаких проблем. Вот Иса одному жиду пальцы отрубал, на кассету записывали. А потом эту кассету вроде по телевизору показали, где-то в Дании или Голландии, так думаешь, кто-нибудь поверил? Нет, не поверили, хотя там все четко. Посмотрели и забыли. И не поверят, потому что не хотят верить. Нам поверят, а москалям — ни за что, потому что весь мир сочувствует нам, а не им. Все страны Запада на нашей стороне, потому что ненавидят россиян. Их осудят, а нас — никогда. Никакой европейский суд, никакие организации, никогда. Потому что мы — другие, и сейчас наше время…
Постепенно к столу подтянулась разношерстная компания. Был латыш, грузин, украинец и даже француз.
— Мы все друзья, у нас общий враг, осталось прихлопнуть…
— Да, это сила, что мы вместе.
— Трудновато прихлопнуть.
— Да ладно…
— А ведь это наша, исконно наша земля. Что там сейчас — леса невспаханные, медведи…
— Никакой культуры не знают.
— Ни культуры, ни языка своего нет.
— Бомбой их.
— А бомба уже заложена. Только она замедленного действия.
— Ха-ха.
— Хы-х.
— Что-то очень она замедлилась.
— Ничего, скоро эти кацапы сами перережут друг друга.
— Да, скоро у них будет революция.
— Конечно. Не могут же они все это терпеть.
— Есть же и среди них честные люди.
— А как все-таки хорошо, что мы независимы. Вот, кто помнит, пятнадцать лет назад в магазинах ни одной книги, ни музыки — а теперь пожалуйста, что душе угодно. Как от Москвы освободились, сразу всего полно.
— Шевченко был запрещен.
— Один Пушкин был.
— А этот их Пушкин, да знаете ли вы, что он украл стихи у Тараса.
— Да нет, Пушкин раньше был, он у Потоцкого украл…
— Все равно у них ничего своего нет.
— Ой, не могу, простите, хлопцы — когда думаю о Кобзаре, у меня слезы. Ведь там у него обо всем, и о том, как мы с вами тут сидим…
— Черт, кончилось. Давай, другой косяк набью.
— Дай, я — у меня пальцы тоньше, я ведь музыкант.
— Мы уже один раз Москву сожгли.
— Познавая Шевченко, познаешь весь мир.
— Конечно…
«Ну, я слышал, что Пушкин подражал Байрону, — ухмыльнулся про себя Марк Тураншо, но промолчал. — А в остальном они правы: русские уже скоро начнут резать друг другу горло. Это злой, жестокий народ, одержимый агрессивной ненавистью к ближнему. Хамство в транспорте, хамство в магазинах и просто на улице, отсутствие элементарной вежливости, элементарной культуры поведения. И еще хотят навязать свой образ жизни другим народам… Эта общность нежизнеспособна, она сама себя уничтожит. Уже скоро, уже совсем недолго осталось. И тогда наступит эра справедливости, и они ответят за все — сама история вынесет им приговор».
Глава седьмая
Париж-Париж, сон наяву
«Кхр, кхр», — раздалось у пропускного пункта. Ермолаев знал, что такими горловыми звуками французы выражают недовольство. Толпа нарастала — самолеты прибывали один за другим. Как-никак центр Европы, бурлит и завихряется.
На «зеленом коридоре» его остановил лоснящийся негр в форме с выступающим животом и бесцеремонно запустил толстые руки в чемодан. «Да, на Штирлица мне не потянуть, — подумал Ермолаев, — и вид вроде нормальный, испариной не покрываюсь, иду ровно, глаза не бегают. Что ж, этот африканец флюиды ловит? Ну понятно, привычка. В саванне надо держать ухо востро — то антилопа пробежит, то лев прыгнет…» Негр поворошив вещи, ушел отдыхать, а Ермолаев повеселел, увидев знакомое лицо за хромированной оградой. Встречают.
…Опасения оправдались. Поездка показалась Ермолаеву бессмысленной, по всем гамбургским и прочим счетам. «Служба, как у средневекового подмастерья. Конечно, это в порядке вещей — сначала учишься, перенимаешь опыт, потом постепенно вливаешься. Вот только кто сказал, что если молодой, если не участвовал в каком-нибудь «деле века», то не способен быть генератором идей? Может, у меня свой метод… — Ермолаев подошел к газетному киоску и небрежно оглянулся. — Ну вот, даже хвоста нет. Обидно, честное слово».
